сообщал его координаты. Нередко приходилось разыскивать полузатонувшую тушу кита за двадцать — тридцать миль от базы. Попробуй разгляди в волнующемся океане небольшой флажок на шесте! Найденного кита надобно ухватить за хвост, ошвартовать цепями к судну и тащить на обработку. На это уходило много времени. Диспетчер злился. Нас только ругали и никто не благодарил.
Фарафонов больше всех чувствовал себя виноватым. Чтобы команда вечерами имела свежие кинокартины, он у встречных китобойцев запрашивал:
— Вы все кинофильмы просмотрели?
Ему обычно отвечали, что крутят их по второму и третьему разу, и сообщали названия картин.
— Давайте перекинемся, — предлагал радист и перечислял свои фильмы.
— Есть, — соглашались любители кино, — берем.
Китобойцы подходили борт к борту, радисты быстро передавали друг другу мешки с кинолентами и прощались.
«Пингвин» стал как бы летучим обменным пунктом. Некоторые китобойцы даже разыскивали его, чтобы без лишних разговоров с культработниками базы получить новые фильмы.
С материка то и дело веяло дыханием полюса. Поэтому по утрам на китобойцах часто раздавались по кубрикам звонки громкого боя. Китобои, соскочив с нагретых постелей, быстро одевались и, не умываясь, мчались с ломами, кувалдами, скребками сбивать гирлянды толстых сосулек, откалывать тяжелые хрустальные бороды, наросшие за ночь.
Едва судно выравнивалось, из радиорубки доносился громкий голос дежурного базы:
— Алло! Алло, китобойцы! С добрым утром. Доброе утро. Как меня слышите? Слышите как? Интересуюсь обстановкой. Какая обстановка? Докладывайте по порядку. Прием.
Суда, начиная с первого номера и кончай четырнадцатым, приветствовали флагмана, сообщали свои координаты и докладывали о том, что творится вокруг. Вести были неутешительными, всюду одна и та же картина; низкие свинцовые облака, неунимающийся ветер, волны, гуляющие по палубам, обледенение.
Норвежцы обычно в такие дни не охотились.
— Зачем рисковать здоровьем, — говорили они. — Ведь за кита, убитого в штормовую погоду, нам дороже не заплатят?
В бурную погоду бездействовали раздельщики и жировары и вынужденно лодырничали буксировщики.
Наш экипаж, как на всех китобойцах, был разбит на три вахты. Каждая вахта четыре часа работала, четыре — находилась на подвах-те и четыре — спала. Мы так уставали, что действовали почти механически и не чувствовали удовлетворения от трудов.
Однажды в штурманской рубке собрались бывшие военные моряки. Видя унылые физиономии товарищей, я спросил:
— Почему мы должны мириться со своей долей? Сыретинский пусть осторожничает, он выходит на пенсию и потому держится за должность. А нам к чему прозябание?
— Ни к чему, — поддержал меня старпом. — Надо действовать, хуже не будет.
— И возможность представляется, — вставил боцман. — Павел Анисимович в госпиталь ложится, у него что-то с печенью. Врачи с неделю продержат. Так что мы без Сыретинского можем решительней поговорить с начальством. Может, поймут нас и перестанут шпынять.
В свежую погоду не просто попасть с раскачиваемого приземистого китобойца на высокий борт флагмана. Для этого с китобазы на шкентеле грузовой стрелы спускалась объемистая корзина, вмещавшая трех человек. Чтобы она не легла на воду, ее подтягивали специальным тросом на китобоец.
Когда корзина оказалась на нашей палубе, мы сперва отправили путешествовать по воздуху больного Сыретинского. Затем перебрались на флагман я и старпом.
Сдав своего капитана в стационар на исследование, мы попросились на прием к капитан- директору.
Дроздов принял Нас у себя в салоне. Он не понимал, почему мы к нему явились.
— Просим справедливости, — сказал Чер-носкул. — Нас наказали за инициативу, за желание скорей освоить китобойное дело.
— Вы что — пришли оспаривать приказ по флотилии? — строго уставился на него капитан- директор.
— Нет, ни в коем случае, — поспешил вставить я, зная прямоту старпома, который неосторожным словом мог испортить начало разговора. — Мы бывшие военные, приказ для нас закон. Но нам показалось, что вас ввели в заблуждение неверной информацией.
— Почему я сразу не слышал возражений?
— Вы вызвали только Сыретинского, а он, как известно, стремится не ссориться с начальством.
— Правильно делает, — ухмыльнувшись в седеющие усы, заметил, Иван Владимирович. — Ссора с начальством к добру не приводит. По себе знаю.
— Мы надумали, хотя бы с запозданием, внести ясность.
— Я вас слушаю.
— Вы знаете, что норвежские гарпунеры, перед тем как сдать экзамен, клянутся на Библии никому не раскрывать секретов китобойного дела? Они не заинтересованы, чтобы у нас появились меткие стрелки. Поэтому еще в пути отбили у ребят охоту учиться. А Тре-фолева, который показался опасным, Ула Ро-стад довольно нехитрым ходом убрал с гарпу-нерской площадки.
Я рассказал, как старый норвежец, дождавшись ненастной погоды, испытывал комендора.
— Тут всякий бы опозорился, — заверил Черноскул, — в том числе и Ула Ростад. А ваш представитель, Николай Витальевич Сорвачев, не разобравшись, накричал на Трефолева и во всех грехах обвинил нас, то есть сделал все, что нужно было норвежцам: постарался отбить у нас охоту подходить к гарпунной пушке.
— Ну, отбить охоту навряд ли им удалось, — усомнился Дроздов. — Так чего же вы теперь хотите?
— Норвежцы в плохую погоду не охотятся. Из-за них простаивают раздельщики и мы, буксировщики. Разрешите хотя бы в такие дни, когда мы никому не нужны, выходить на поиск и тренироваться. Не подведем, увидите.
— Почему же опять выбираете плохую погоду?
— Чтобы возражений не было и никто не мог сказать, что мы зря едим. хлеб. Если утопим гарпун — высчитывайте из нашей зарплаты.
— Я вижу, вы все продумали. Но зря причисляете меня к крохоборам.
Иван Владимирович придирчиво расспросил, как мы намерены охотиться, и наконец согласился:
— Ладно, разрешаю тренировочные стрельбы, но прошу: испытывайте теперь своего гарпунера без лишнего звона. Информируйте меня одного. Ясно?
— Спасибо, Иван Владимирович, все понятно.
Мы продолжали выполнять работу буксировщиков и попутно тренировались быстро заряжать пушку, понимать жесты гарпунера и точно маневрировать.
Роль кита у нас выполнял длинный ящик из-под овощей, добытый на флагмане. Мы его укрепили деревянными брусками и стали сбрасывать за борт. Охотились на учебного «кита» не только Трефолев с Семячкиным, но и я с Фарафоновым. Заряды у нас были половинными, а гарпун — учебным. Сперва все сильно мазали: гаркун летел то с перелетом, то с недолетом. Быстрей других приспособились к волне и своеобразию стрельбы гарпуном Тре-фолев и я. Мы с ним наловчились попадать в ящик даже с дистанции в пятьдесят метров. Это уже был успех. Сказалась наша артиллерийская подготовка и большая практика во время войны. Мы точней рассчитывали траекторию полета гарпуна, нежели Фарафонов и Семячкин. Те попадали в цель лишь с близкого расстояния.
Порой на тренировках мы так уставали, что ныли руки и ноги. Боясь, что кого-нибудь из нас унесет в море шальная волна, Черноскул приказывал:
— Поднять ящик на борт! Почистить и смазать пушку.
Развлечений у нас было немного: курево, книги, обильная еда да кино. В кают-компании в одном углу механик вешал крошечный экран, а в другом ставил узкопленочный киноаппарат. Обычно пингвиновцы с
