бедствие. Помню, в январе двадцать второго года блю-валу вздумалось в Панамский канал войти. То ли он за косяком рыбы увязался, то ли решил путь из Атлантического океана в Тихий сократить. Кит добрался до первого шлюза, а здесь — стоп. Кто будет шлюзование оплачивать? Был бы кит поменьше, проскочил бы незаметно за каким-нибудь судном, а блювал тридцатиметровый, не развернешься в канале.
Окажись в Панаме хоть плохонький китобой, обогатился бы человек, состояние нажил. Блювала приметили полицейские. О происшествии по начальству доложили. «Кто пустил? — заорал тот. — Не полагается китам входить-Задержать!» И сам прибыл на место происшествия. А кит, словно поджидая, когда откроют шлюз, спокойно выпускал фонтаны.
— Кыш!.. Вон отсюда! — стал гнать блювала начальник охраны. Он хлопал в ладоши, свистел. А кит — словно глухой, не обращал на него внимания. Тогда полицейский пальнул из пистолета в воздух. А блювал — ноль внимания на начальника. К тому же взял да и окатил его струей из ноздри. А вы ведь знаете — брызги из китового дыхала пахнут отвратительно и на белом кителе пятна оставляют. Полицейского такая непочтительность взбеленила. «Убрать! Из пулемета расстрелять!» — приказал он.
Приказано — сделано. Полицейские мигом прикатили два_ «Максима» и принялись строчить по киту. Тот от первых пуль, как от мух, хвостом отмахивался, затем забился в мелкой дрожи и стал тонуть. Тогда его подцепили на буксир, оттащили подальше в море и бросили на съедение акулам. А акулы почему-то забастовали. Дня через три ночью кит вдруг всплыл и опять вошел в канал. Его так раздуло, что он с трудом вмещался в узости и распространял невыносимый запах.
Суда не могли подойти к шлюзу, и населению не стало жизни от зловония. С трудом отыскали человека, который в противогазе подобрался к блювалу, накинул лассо на. его хвост и на катере опять отбуксировал в океан. А там звено военных самолетов принялось бомбить его, до тех пор пока кита не разнесло на куски. А куски вновь приплыли в канал. В Сен-Кристобле до сих пор по всему берегу белеют кости блювала.
Дело было простое, а вот ввязалась полиция — все осложнилось. Вместо прибыли компания одни убытки имела…
Вскоре к «Салюту» подкатил на сверкающей лаком машине Раур Сенерсен. Вице-председатель Норвежского союза гарпунеров был радостно возбужден.
— Все сложилось в твою пользу, — объявил он Хаугли. — Я воспользовался небольшим испугом Сэрби и выбил для тебя хороший куш. Свои четыре процента гонорара я заработал в поте лица. Поехали в банк получать деньги.
— Аи эм сорри…(Виноват, простите… (англ.)
Я бы хотел захватить с собой русских друзей, — сказал Хаугли.
— Бери кого хочешь, ты теперь богатый человек,
Наняв полдюжины такси, мы всей компанией поехали в банк. По пути я спросил у Хаугли:
— Сигге, ты способен на серьезные разговоры?
— Хотя говорят: «Сигге мэд, Сигге сумасшедший», но я всегда серьзный,
— Тогда отвечай: кто тебе эти люди? Они дороже партии? Нет. Ведь еще недавно эти бородачи были твоими недругами, а сейчас бесстыдно гуляют на твой счет. Тебе что — некуда деньги девать? Тогда сдай их в партийную кассу. Партия найдет им лучшее применение.
— Ты правильно говоришь, я тоже об этом думал.
— Давай прямо из банка покатим на аэродром.
— Может, это удобней сделать завтра?
— Нет, сегодня. Так будет верней.
— Вэри вэлл, — сказал Хаугли, посерьезнев. — Буду делать, как советуют мои спасители.
На одной из площадей машины вынуждены были замедлить ход, чтобы объехать упившихся китобоев с флотилии «Эребус», которые с воплями «ленд, ленд!»(Земля, земля! (а н г л.) падали на газоны, обнимали рыхлую землю, перекатывались по асфальту, кувыркались.
В парке напротив резвилась другая компания: дико гогоча, китобои ползали в кустах, карабкались на деревья, повисали на ветвях, как обезьяны, выли, куковали, мяукали и лаяли. Так они наслаждались жизнью на суше.
Здесь же склонялись под деревьями и сидели на скамейках, уставленных батареями бутылок, их подвыпившие подружки. Вид у девиц был растерзанный. Но они, не обращая на это внимания, подбивали китобоев на новые безрассудства. Гуляки оглашали парк пронзительными выкриками и хохотам.
Полиция, видимо боясь побоищ, не унимала расшумевшихся дикарей. Вторая столица Южно- Африканского Союза готова была терпеть все, лишь бы деньги, накопленные китобоями, не утекли за ее пределы, а остались в карманах дельцов.
«Полюбоваться» на гуляющих эребусцев остановился и автобус с экскурсантами «Салюта». Мой взгляд неожиданно встретился со взглядом Сорвачева. Председатель базового комитета, увидев меня среди норвежцев, с явным осуждением развел руками и покачал головой.
«Теперь он отыграется на мне, — подумал я. — Зря я высовывался из такси».
У банка наши машины долго не стояли. В Кейптауне все делалось быстро, чтобы угодить клиентам.
На аэродром мы прикатили прежде времени: до вылета самолета в Скандинавию оставалось более двух часов. Не бездействовать же китобоям столько времени? Был немедля отыскан бар и оккупирован всей компанией: норвежцы первым делом захватили вращающиеся тумбы у стойки, а затем оглушающим хохотом и выкриками вытеснили скучающих за столиками пассажиров.
Бармен запустил музыкальный автомат. Зал наполнился грохотом тамтамов, бумканьем банджо и воем свистулек. Под этот дикий джаз заработали машинки, выжимающие сок из лимонов и апельсинов, захлопали пробки, вылетающие из бутылей с шампанским, зашипели сифоны. Началось изготовление коктейлей.
Мы с боцманом хмельного не пили, налегали на бодрящую «кока-колу» и чувствовали себя хорошо.
Прощаясь, Хаугли расцеловал сначала боцмана, потом меня и сказал, что такие друзья, как мы, были у него только в партизанском отряде, что он нас никогда не забудет.
К концу Сигге так расчувствовался, что стал утирать слезы. Это, конечно, умилило китобоев, у которых трудно вышибить слезу, и даже вызвало несвойственный северянам энтузиазм. Норвежцы подхватили на руки своего растроганного соотечественника и гурьбой понесли к самолету.
Оставив опечаленного Сигге на попечение двух молодых стюардесс, мы с боцманом еще раз помахали ему фуражками и поспешили к выходу, чтобы оторваться от компании загулявших норвежцев.
В порту нас встретил обеспокоенный старпом «Косатки».
— Что вы в городе учудили? — спросил он. — Стайнов уже вызывал меня к себе. Мечет громы и молнии. Приказано с «Косатки» никого больше не отпускать в город. Сорвачев видел, как вы пьянствуете и буйствуете на центральной площади. Вы хоть к замполиту сходите и доложите о своем прибытии, — посоветовал он. — Он увидит, что вы не пьяны.
Не раздумывая, мы с боцманом поспешили на «Салют» и разыскали Куренкова.
— Кто из вас верховодил пьяной ватагой норвежцев? — строго спросил замполит. — Кто по деревьям лазал и валялся на площади?
— Такую чушь может выдумать только Сорвачев. Никто из нас ни того, ни другого не делал, — ответил Демчук. — Для этого надо упиться до белой горячки. А мы, как видите, трезвы.
Я без утайки рассказал все, как было.
— За то, что вы отправили домой Хаугли, хвалю, а за пьянку — на партийное бюро вызову, — пообещал Куренков.
— Но мы совершенно трезвы, — заверил я.
Дыхните! — уже с улыбкой потребовал замполит.
Убедившись, что мы действитено абсолютно трезвы, он удивился:
— Чего же на вас Сорвачев клевещет?
— Он на нас зуб имеет еще с того времени, когда мы на «Пингвине» плавали.
