Лешка прислонился щекой к его плечу.
— Их теперь в колонию, да?
— Почему ты так думаешь? — осторожно спросил Петрушко.
— А Николай Викторович сказал, ну, тот майор, который тогда меня спрашивал. Их действительно посадят, да?
— Не знаю, — развел руками Виктор Михайлович. — А почему это тебя так заинтересовало?
Лешка засопел.
— Ну, просто… — сказал он наконец. — У нас в классе ребята однажды про эти колонии говорили, у Вовки Тяпина там старший брат сидит, он в прошлом году из чужой машины магнитолу взял, а его поймали. Говорят, там бьют, и кормят плохо, это правда?
— Ну, сложно сказать, — пожал плечами Петрушко. — Наверное, в разных местах по-разному. Бывают и хорошие колонии, где работают честные люди и поддерживают порядок. Недавно вот по телевизору такую показали. Но где-то попадаются и люди похуже… Да и ребята, как ты понимаешь, не сахар, их же чаще всего заслуженно туда помещают. Ну а дальше уж как получится…
Лешка помолчал, подумал.
— Знаешь, пап, ты, может, удивишься, а мне этих мальчишек жалко. Они там, в парке, были злые, но ведь они, наверное, не всегда злые. Я вот тоже злой иногда бываю.
— Но ты ведь, когда злой, ноешь и скандалишь, а не мучаешь тех, кто слабее, — терпеливо возразил Петрушко. — А они мучили. Тебя. С наслаждением. Чувствуешь разницу?
— А может, они в первый раз? А теперь их будут мучить, а их мамы будут плакать. Это хорошо, да?
Виктор Михайлович внимательно взглянул на сына.
— Нет, Алешка, это, конечно, не есть хорошо. Но вот что лучше — чтобы их мучили, или чтобы мучили они? И то, и другое — плохо. А приходится из этого выбирать. Вот как тут быть?
— Пап, я не знаю, как быть. Я просто не хочу, чтобы их в колонию. Ну, пусть им… — Лешка наморщил лоб, — ну пусть им двойку по поведению в году поставят, и отругают, чтобы им стыдно стало.
Петрушко невесело усмехнулся.
— Будто это от нас с тобой зависит… Да и, боюсь, это бы на них не повлияло. Они ведь уже большие ребята, и наверняка у них уже имеется опыт нравоучений… не реагируют они. Нет таких слов, чтоб на них подействовали.
— А почему? — не сдавался Лешка. — А вот тот дяденька, что их остановил. Он ведь как сказал: «Стоять!», так они и замерли, будто замороженные. Может, он знает, какие слова на них действуют?
— Тот дяденька… — вновь усмехнулся Виктор Михайлович. — Не уверен, что дяденьке удалось пробудить у них совесть… А насчет колонии можешь не волноваться. В среду мне звонил Николай Викторович. Уголовное дело закрыто. Оказалось, эти ребята сейчас тяжело больны, и уже незачем их наказывать. Им и так несладко.
— А что с ними случилось?
Петрушко пожевал губами. Лукавить ему не хотелось, а всей правды говорить не следовало.
— Да он не объяснял толком. То ли что-то инфекционное, то ли нет. Медики, говорит, пока непонятно. Как-то эти ребята сразу заболели… после того случая. Может, их Бог наказал?
— Я вот весной книжку читал, — спустя какое-то время вздохнул Лешка. — Называется «Дети подземелья». И там одна маленькая девочка была, она долго болела, и ее папа сказал одному мальчику, что серый камень высасывает из нее жизнь. Я когда прочитал, мне даже страшно стало, я не понял, как это — высасывает? — Ну и какая связь? — хмыкнул Виктор Михайлович. — То повесть Короленко, а то вот эти парни. При чем тут серый камень?
— Ну, — задумался Лешка, — я не знаю. Вдруг вот вспомнилось. А что, их никак нельзя вылечить?
Петрушко отозвался не сразу.
— Ну почему же? Николай Викторович сказал, они в хорошей больнице лежат, там опытные врачи… Обязательно вылечат.
На самом деле прогноз был малоутешительным. Гена долго возился с этими пацанами, перепробовал множество способов, но все, что ему удалось — это притормозить развитие процесса. «Михалыч, — объяснял он, — тут сложнее, чем я думал. Если бы просто нехватка биоэнергии, так несколько сеансов переливания, и все тип-топ. Нам доноров найти не проблема. Проблема, что перелитое из них попросту вытечет. Он же, гад, не просто их высосал, а еще и влил что-то непонятное. Вроде как информационная программа, поддерживает внешнее течение физиологических процессов, но гасит биополе. Внутри этих ребят ну как бы дыра теперь. Не физическая дыра, не пространственная, ну ты понимаешь. И сквозь нее все выливается. Я пока не знаю, чем эти дырки залепить. Боюсь, тут магия вообще бесполезна. Знаешь, ломать — не строить. Единственное, что поможет — это настоящее чудо, не наши волхвования, а настоящее. Только где ж его взять?»
Лешка долго молчал, и Виктор Михайлович подумал было, что тема исчерпана. Действительно, Лешка вдруг метнулся в траву, пошарил там руками и поднялся с молоденьким, крепеньким подберезовиком.
— Ого! — прищелкнул языком Петрушко! — Ну ты силен! Я бы в жизни не разглядел! Это надо же, какой красавец уродился! Колосовик, первая грибная волна за лето. Мы его дома в холодильник положим, а завтра мама суп с ним сварит.
— Слушай, пап, — спросил Лешка, когда подберезовик был спрятан в пакет, — а это на самом деле правда?
— Что именно? Что суп? Конечно! Она же у нас грибы любит.
— Да я не про грибы, — досадливо, совсем по-взрослому вздохнул Лешка. — Я про то, что этих ребят Бог наказал.
— А почему это не должно быть правдой? — напрягшись, спросил Виктор Михайлович. — Ты думаешь, они не заслуживают наказания?
— Ну как ты не понимаешь! — Лешка даже подпрыгнул на месте. — Ведь Бог не может быть несправедливым, так? А какая же это справедливость, если они у меня деньги отняли и отлупить хотели, и даже не отлупили, только собирались — а их за это в больницу? Это же зверство получается, а разве Бог — зверь? А если эти ребята умрут, и мамы их будут плакать, и может быть, тоже умрут? И все за двадцать четыре рубля, да?
Виктор Михайлович опешил. Чего угодно он ждал от сына, но только не этого. А ведь ему только десять в октябре исполнилось! Десять лет, а какими вопросами озабочен! Проклятыми вопросами, и даже без кавычек. Сейчас тоненький, с перемазанными коленками Лешка, рассуждающий о справедливости Божией, казался ему особенно хрупким, беззащитным, и вся тяжесть высокого неба готова была обрушиться на его темноволосую голову. А собой заслонить не всегда возможно. Даже как правило невозможно. Вот выбрал бы лысый олларский колдун для симметричного переноса не восьмиклассника Самойлова, а пятиклассника Петрушко… Ведь чистая случайность, любого мог перекинуть. Значит, и Лешку. И что тогда? И как бы он, полковник УКОСа, сейчас бегал? Грозил бы табельным пистолетом небу? Да всего скорее, Вязник на всякий пожарный отобрал бы ствол.
— Ну почему ты вообразил, что они обязательно умрут? — сладив с собой, произнес он уверенным тоном. — Не во времена Короленко живем, медицина сейчас мощная, и клиническая, и нетрадиционная. Их обязательно вылечат. Почему ты заранее убежден в плохом?
— А потому что ты врешь, папа, — грустно ответил Лешка. — Ты только не возмущайся, я же вижу, что врешь. Ты сам совсем не веришь, будто их вылечат, а про медицину говоришь, чтоб меня успокоить.
Петрушко угрюмо молчал. Ну что тут было возразить? Эмпат… Придраться к тону? Глупо, не тот случай, чтобы воспитывать манеры. А что-то же сказать надо.
— Знаешь, сын, мне тоже не особо верится, что Бог такой мстительный. Наверняка Он мог бы наказать этих мальчишек как-то иначе. Только в жизни все гораздо сложнее устроено, чем нам кажется. Если случается какая-то беда, это не всегда значит, что Бог наказывает, даже если и есть за что. Может, Он просто ничего не может поделать, может, не хватает силы спасти. А еще бывает, что спасти одного можно только убив другого. А того тоже жалко, и кого из них выбрать? Я не знаю, и никто не знает. Может, и Он не
