знает…
— Пап, а можно мне с ними встретиться, с этими ребятами? — предложил вдруг Лешка.
— А меня-то ты чего спрашиваешь? Что я, главврач? Да и зачем тебе? — недоуменно пожал плечами Виктор Михайлович.
— А я им скажу, что больше не обижаюсь на них. Вдруг это им поможет?
— Если бы все в жизни было так просто, — усмехнулся Петрушко. — Скорее всего, им сейчас не до тебя. Да и вряд ли им за тот случай стыдно. Ты наверняка не первый, над кем они измывались.
Еще не хватало устраивать такую встречу, сумрачно думал он. А то ведь кончится слезами и припадком. Кстати, как бы и сейчас чего не вышло…
— А может, я — последний? — выдохнул Лешка и покрепче сжал его руку. — Может, как раз от последнего все и зависит?
— Леш, ну это же не делается так просто. Мало ли чего мы с тобой хотим? Нас, скорее всего, и не пустят. Мы же с тобой им никто — ни родственники, ни знакомые. Ну, допустим, позвоню я Николаю Викторовичу, но вряд ли он теперь что-то сможет. Он ведь сказал, дело закрыто. Врачи дали заключение, что этих мальчиков по состоянию здоровья нельзя судить. Да к ним, наверное, кроме родителей вообще никого не пускают. А потом, неизвестно, вдруг это их заболевание заразно?
— Ясно… — протянул Лешка. — Но ты все-таки ему позвони. Может, все-таки пустят?
— Ладно, — кивнул Петрушко, — позвоню. А сейчас пойдем за озеро, в орешник. А то у нас дедушка так и останется без своих листьев. Нам нужно нарвать две тысячи штук примерно. Этого ему на целый год хватит.
16
Путь точно сам ложился под ноги. Митька шагал по сложно переплетающимся улицам, забыв о необходимости запоминать обратную дорогу, забыв о времени, об осторожности, да и мысли о белых парусах начисто выветрились из головы.
Маги! Вот, значит, они какие! Синее Крыло, то есть, видимо, и другие цвета имеются, и все это вместе называется Тхаран… «Магический утес»… Типичный орден, какие в средневековье были. Ведь проходили же по истории… рыцарские ордена… или монашеские. Тевтонский орден, Ливонский… Ливонская война, еще кармелитки какие-то вертелись в мозгах и мешали сосредоточиться. Нет, словом «Орден» здешнее «Тхаран» не передать. Это явно что-то иное. Гораздо больше и страшнее.
И что же выходит? Эти жуткие бородачи в синем, хладнокровно жгущие каких-то местных сектантов, могут вернуть его домой? А ведь больше-то надеяться не на кого. Могут вернуть, да только захотят ли? В их доброту после жертвоприношения верилось с трудом. Нафиг он им, магам, сдался, странный мальчишка-раб, то ли психованный, то ли что похуже? Да они и слушать его не станут — вытолкают взашей, и хорошо если дело ограничится побоями. Могут ведь тоже… какой-нибудь местной идолице в жертву. Очень даже свободно — поднимут посохи, и… Посохи у них прямо как огнеметы. Вот тебе и дикари. Даже воплотись его мечты, явись оттуда, из непостижимо далекой Москвы, на эту площадь пятнистый ОМОН с «калашами» — все бы и полегли темными кучками пепла. А если его догадка верна и очутившийся в Измайловском парке дядька — и впрямь здешний маг? Выходит, они нашли дорогу на Землю, и скоро повалят толпой со своими колдовскими посохами наперевес? Их же, злых волшебников, ничем не остановить, ни танками, ни авиацией! Ему представилось, как на Красной площади, на Лобном месте, совершается жертвоприношение, бородатый маг в синем пиджаке вещает с трибуны Мавзолея, и установленные всюду репродукторы размножают его словесный понос, бушует свирепое пламя, ликуют обезумевшие граждане… Снова замутило, и пришлось сделать несколько судорожных вдохов, чтобы унять подступившую к горлу рвоту.
…А вокруг уже, оказывается, шумел порт. Ноги сами привели, пока в голове кипело и пылало. И оставалось лишь глазеть по сторонам. Бескрайней, мутно-серой плоскостью до самого горизонта расплескалась Тханлао, солнце отражалось в воде миллионами золотых пятнышек, поверхность реки дышала, вздрагивала, то и дело рождая почему-то не белую, а светло-коричневую пену. С криками носились над волнами крупные птицы, то ли чайки, то ли еще кто — Митька не сумел различить. Противоположного берега он тоже не приметил, хотя дома на зрение не жаловался.
Зато здесь были корабли — десятки, если не сотни парусов растянулись вдоль береговой линии, сколько охватывал взгляд. Действительно, все как ребята с улицы рассказывали. И мелкие суденышки, немногим больше прогулочной трехместной лодки, и огромные красавцы-корабли размером чуть ли не с многоэтажный дом, оскалившиеся звериными мордами на носу. Где-то паруса слабо трепетали, откликаясь на незаметные прикосновения ветра, где-то они вообще были спущены — видимо, судно намеревалось пробыть в порту еще долго.
Всюду — и на самих кораблях, и на грязных досках причала, и на берегу — деловитыми муравьями копошились человеческие фигурки. Одни суда разгружались, другие, напротив, принимали товар — суетливые носильщики, сгибаясь под тяжестью мешков и бочонков, бегали туда-сюда. Временами слышался резкий свист кнута, за грузчиками надзирали, не позволяя лениться. Но тут были и не только носильщики и надсмотрщики. Множество самого разного народа кишело в порту словно тараканы в запущенной квартире. Пестро разодетые матросы, отличить которых можно было по морской, вразвалочку, походке и несуетливому поведению. Деловитые торговцы, опасающиеся просчитаться, прикидывающие на ходу сделки. Размалеванные девицы, из одежды имеющие лишь цветастый клочок ткани вокруг бедер, и призывно этими бедрами вертящие. Какие-то непонятные оборванцы, то целеустремленно бегущие куда-то, то явно слоняющиеся без дела. Нудно бормочущие попрошайки, подвыпившие солдаты, озабоченные чем-то стражники в полном боевом доспехе, с короткими копьями на плече и саблями у пояса. Наблюдались тут и богато одетые личности, по виду явно блистательные кассары, и покрытые страшными, гниющими язвами калеки, и маленькие, едва выучившиеся ходить дети. Все это людское месиво кипело в исполинском котле порта, у всех имелись неотложные дела, и плевать им было на ошалело глазеющего Митьку. Иногда его задевали пробегающие, раза два обматерили поддатые дядьки, судя по одежде, мастеровые, дескать, нефига столбом стоять, не мешай проходу. Но в целом порт жил своими заботами, нисколько не отвлекаясь на худенького светловолосого подростка в рабском ошейнике.
Вскоре, однако, на него обратили внимание. От крепостной стены, где по дневному времени настежь были распахнуты сверкающие на солнце медные ворота, в сторону причалов двинулась большая, оживленно обсуждающая что-то компания. Митька, погрузившись в свои мысли, не сразу их заметил и не посторонился с дороги. И очень зря — будь он не столь захвачен пестрой здешней панорамой, наверняка бы увидел, как спешат убраться подальше нищие-попрошайки, как засуетились уличные торговки фруктами, как без всякой на то необходимости развернулся и двинулся в обратном направлении патруль городской стражи.
В чувство Митьку привел крепкий пинок пониже спины, бросивший его в горячую бурую пыль. Ободрав коленку, он извернулся, поднял голову — и наткнулся на издевательский взгляд черных, точно дуло пистолета, глаз.
— Не уважаем, значит?
Говоривший был высок, узок в талии и широк в плечах, вздувшиеся бицепсы его обвивали сине- зеленые татуированные змеи, извергающие из клыкастых пастей фонтан красного пламени. На глаз Митька дал бы ему лет двадцать пять. Темные вьющиеся волосы обрамляли костистое загорелое лицо. Одет незнакомец был своеобразно — ярко-алые шаровары, безрукавка с обтрепанными полами, украшенная, однако, затейливой серебристой вышивкой, на мощной шее красовалась столь же мощная цепь, по виду явно железная, зато на безымянном пальце правой руки блестел желтый перстень с огромным прозрачно- зеленым камнем, переливающимся в солнечных лучах. «Нифига себе изумруд, — машинально подумал Митька. — Или бутылочная стекляшка?»
— Ты что, падаль, молчишь? — нарочито ласковым тоном протянул человек. — Отвечать надо, когда Салир-гуа-нау спрашивает. Ну так что же?
Митька растерянно глядел себе под ноги, где не было ничего, кроме вездесущей пыли.
— Как бы гордые, да? — хохотнул стоявший слева верзила с телосложением буйвола, имевший из одежды только сиреневого цвета шаровары. Его заросшую рыжеватым волосом грудь украшала такая же,
