— В городе их тоже полно, — неожиданно спокойно отозвался кассар. — Это просто наш дом они стороной обходили, я колдуна нанял, с Гнутой улицы, он их и вывел. Два огрима запросил, старый пень. А так они всюду живут, и что такого? Простой человек не должен смущаться клопов. А если смущается — значит, что-то с ним не в порядке, значит, какой-то он не такой. Надо бы проследить. Понял?
Митька молча кивнул, хотя, по правде говоря, понял лишь, что Харт-ла-Гир на что-то намекает. Дескать, Митька не дурак, догадается и сделает выводы. Только вот никаких догадок в голову не лезло. Зато вспомнилось: «- Вы понимаете намеки? — Да, если знаю, что это намек. — Так вот, это — намек». Отец любил это повторять, когда еще жил с ними, и в доме бывали его приятели, а маленький Митька пробирался на кухню и слушал их разговоры за пивом. И в мозгах откладывалось.
Кассар между тем придвинул табурет к занимавшему едва ли не треть комнаты столу и неторопливо принялся за «утренний ужин». Митька хмуро следил за ним голодными глазами. Хотя он и решился расставить точки, но хорошо помнил, чем для него однажды обернулась просьба о еде. А ведь с тех пор и месяца не прошло… Вот и молчал, собираясь с духом. Было жутковато. И не в том дело, что кассар, выслушав, может просто-напросто его отлупить. Это уже не повергало его в безотчетный ужас. Но только росло в нем странное ощущение, что стоит рассказать о себе правду, рассказать о Земле — и что-то случится такое, что уже никак не отменишь. Будет лучше или хуже — но иначе.
Митька облизнул пересохшие губы. Понимал: чем дольше тянуть, тем труднее решиться.
— Господин Харт-ла-Гир, — разом выдохнул он, чувствуя, будто сиганул с обрыва в холодную воду. — Поговорить надо, я давно хотел… Вы только не злитесь и не думайте, что я с ума сошел. Просто…
— Просто ты забыл, как подобает вести себя рабу, — сухо процедил кассар, отставив кружку с недопитым пивом. — А ведь должен знать, чем это для тебя обернется.
— Вот в том-то и дело, что я не раб, — решительно заявил Митька.
— Интересно, а кто же? — иронически хмыкнул Харт-ла-Гир. — Может, юный кассар, сбежавший из дому? Тяга странствий, так сказать? Жажда приключений?
— Да нет же, — с досадой произнес Митька. — Понимаете, я вообще не отсюда. Не из Оллара и не из этих ваших северных варваров. Я вообще из другого… места. С другой… у вас и слова такого нет… Ну, с другой звезды. Хотя, вы же еще не знаете, вы, наверное, думаете, что они маленькие. Короче, так. Вот есть ваш мир, все эти, — он неопределенно повел рукой, — страны, Оллар там, Сарграм, и что там у вас еще… А мой мир совсем другой, и сюда я попал случайно.
Нервно улыбнувшись, он хрустнул пальцами. Главное сказано, а дальше — будь что будет.
— И где же он, твой мир? — кассар был на удивление спокоен.
— Я не знаю, — растерянно произнес Митька. — Где он, и когда… Просто он совсем другой, и в другом месте, где другие звезды… И вообще у нас все не так, как тут.
— Например? — с ленивым интересом осведомился Харт-ла-Гир.
— Ну, например, у нас нет ни рабов, ни кассаров. У нас все… — он на секунду замялся, — все равны перед законом. И наука у нас развита лучше, чем здесь. У нас всякие… устройства, которые и по воздуху летают, и убивают на расстоянии, и быстро считают. А как в Олларе, мы так тысячи лет назад жили.
Кассар смотрел на него спокойно, но в трепещущем свете факела тень его, огромная и жуткая, ощутимо напряглась. Митьке подумалось вдруг, что Харт-ла-Гир лишь старается выглядеть невозмутимым. И у него это даже получается, но не до конца.
— Так… — медленно протянул он. — Допустим. И как же получилось, что ты попал сюда, в Оллар?
— Да случайно вышло, — отвел глаза Митька. — Ну, так получилось. — Случайно? — прищурился кассар. — Но случайностей ведь не бывает, мальчик, все, что происходит — это лишь ниточка в соразмерном плетении смыслов, и сплетают их Высокие Господа, но и они лишь следуют извечному узору. Ну, так как же?
Митька вздохнул. Ужасно не хотелось говорить про случай в парке, про лысого колдуна. Было не то чтобы страшно — стыдно. Рассказывать, как они, оболтусы, издевались над мелким, как потом застыли, примороженные чужой волей… Впрочем, перед кем стесняться? — помолчав, сообразил он. Перед кассаром, который нещадно его лупил, и, ясное дело, будет лупить и впредь? Это перед ним, садюгой, стыдиться? А то, что он дрался в порту… и в подземелье с хищной тварью… так он просто имущество оберегал от порчи.
И потом, сказав «а», надо говорить и остальные буквы. Можно, конечно, что-нибудь наплести жалостливое, только ведь кассар почует вранье — и тогда совсем ничему не поверит. Просто сочтет вздором, а значит, схватится за прут. И фиг бы с ним. Главное, все вообще окажется зря.
Глухо, словно читая текст по невидимой книге, Митька начал говорить. Слов олларского языка явно не хватало, и он то и дело пускался в объяснения. Короткий, как ему сперва казалось, рассказ затянулся надолго. Харт-ла-Гир слушал его, не перебивая. И с каждой минутой мрачнел.
Наконец Митька замолчал и крепче обхватил свои колени. Металось вверху пламя факела, плясали по стене суетливые черные тени. Суетливо бегали в соломе измученные нетерпением клопы, откуда-то издалека, наверное, из питейного зала, доносился чей-то пьяный гогот. Хоть бы рассвело скорее. Он чувствовал, что заснуть уже не сможет.
Кассар молчал, сцепив пальцы. Потом, не глядя, буркнул:
— Можешь доедать. Там еще осталось.
Как ни трясло Митьку от нервного возбуждения, голод все равно оказался сильнее. Не думая сейчас ни о чем, кроме издающих безумный аромат хлебе и мясе, он метнулся к столу. И несколько минут был животным, дорвавшимся до вожделенной добычи.
— Смотри не подавись, — усмехнулся кассар. Он так и не встал с табурета. Видимо, брошенный на солому тюфяк его нисколько не привлекал. И Митька прекрасно понимал почему. Увы, здесь не было колдуна, который за два огрима истребил бы копошащуюся в соломе мерзость. И уж тем более не было баллончика дихлофоса.
— Ну что, наелся? — Харт-ла-Гир недовольно смотрел на него, как на мелкое, но неизвестное и, пожалуй, опасное насекомое. Во всяком случае, лицо у него было темное, а узкие щелочки глаз казались бойницами, из которых вот-вот со свистом вылетят стрелы. Хуже всего то, что он молчал. То ли вообще не хотел разговаривать, то ли просто не знал, что сказать. И молчание дышало, клубилось, набухая темной грозовой тучей.
— Ну и что вы про все это думаете? — не выдержав, хрипло произнес Митька. Да, спрашивать было по всем здешним понятиям наглостью, достойной жесточайшей порки. Так ведь какая разница, он и так сейчас наговорил на миллион прутьев вперед.
Кассар нехотя расцепил пальцы. Коротко взглянул на Митьку.
— Думаю я вот что. Ты — северный варвар, с побережья Полуночного моря, возле Аланай-Гвиму. Из маленького рыбацкого поселка… Ну, хотя бы Тьялу-Хва, что по-вашему, по-варварски, означает «каменная челюсть». Полгода назад на ваш поселок был набег. Дикие хагвалы, пришли ордой от восточного нагорья. Дома пожгли, лодки пожгли, мужчин порезали, женщин и детей угнали на юг и продали перекупщикам в Ойяту-Гмиу, это на востоке Сарграма. Тебя на голову обрушилось бревно, когда ты пытался вытащить из горящего дома свою маленькую сестренку. Череп не пробило, но мозги с тех пор малость набекрень. Отсюда и различные твои странности. Например, ты забыл родной язык, мьяргу, тебя кое-как научили говорить по- олларски. Из-за этого, кстати, тебя и не могли так долго продать, потому что за безъязыкого раба никто не даст хорошую цену, а продавать по дешевке перекупщик не хотел, жадный. В конце концов тебя взял за восемнадцать огримов Айгъя-Хоу, когда два месяца назад ездил на север и привел оттуда караван невольников. Вроде бы и все. Хорошо запомнил?
Митька скривился, словно от недозрелого яблока.
— Но ведь это чепуха! Ничего такого не было, вы же сами в это не верите!
Кассар усмехнулся.
— Митика, не имеет ровным счетом никакого значения, во что я верю, да и во что веришь ты. Если хочешь выжить, ты должен стать маленьким северным варваром. Говорить как северный варвар, ходить как северный варвар, и даже думать как варвар. И если кто начнет расспрашивать — ты знаешь, что надо рассказать. А иначе умрешь, и очень скоро. Поверь уж мне на слово, твое положение гораздо хуже, чем у простого здешнего мальчишки-раба.
