В голове тут же услужливо слепился ответ. Наверняка они подбирают себе кадры. Типа наблюдали за ним, Митькой, и почему-то решили, что он подходит. Чем он, троечник и лоботряс, подходит, Митька не понимал, но решил, что им-то виднее. Может, какие-то скрытые способности… Вот, к примеру, моментально здешний язык освоил. Ясное дело, научили его под гипнозом, но возьми какого-нибудь тупого Витьку Чашкина из 8-а, тот что с гипнозом, что без, и двух слов не выучит… ну разве что кроме матерных. Значит, и тот лысый тип в парке — из этих. Чем-то таким усыпил, а потом его увезли в этот самый секретный отдел и переправили сюда. Но тогда почему не объяснили, что да как? Почему сразу — в рабство, и кассар, и скамья для порки… Можно же было объяснить, что типа будем тебя тренировать на разведчика. Впрочем, Харт-ла- Гир ведь намекал… вроде того, что ты должен во все это дело сам втянуться, привыкнуть… не изображать олларца, а быть им. Кажется, это называется «методика погружения», об этом вроде он где-то по телеку смотрел. Там, правда, про английский язык было, но какая разница? То есть он, Митька, должен был, по их планам, так вжиться в шкуру раба, чтобы ни у кого из местных не вызывать подозрений. И уж потом ему бы открыли глаза, извинились бы, наверное, за методы… А может, и не извинились бы. Это же ФСБ, а не летний оздоровительный лагерь. Ради пользы дела задняя часть агента может и пострадать… Ну и что? Поболит и перестанет.
А Харт-ла-Гир, получается, его инструктор. Интересно, как его по-настоящему зовут? Может, он какой-нибудь капитан Гришин… или капитан Джеймс Бонд? В последнее верить не хотелось. Хоть мы со Штатами сейчас вроде как и по-хорошему, а все же они чужие… правда, если зарплата долларами… нет, все равно ну их нафиг! Да и сомнительно, чтобы они себе кадры в России искали. Нет, наши это, наши! Тогда, между прочим, и маме должны были намекнуть, что все с сыном в порядке, типа он того… в закрытом училище, или еще чего. И даже, наверное, ему какая-то зарплата положена, и маме переводят ежемесячно на книжку. Это было бы неплохо! Кстати, и в армию, значит, уже точно не загребут. Блин, размечтался! Может, ему еще и звание присвоили, не предупредив? Это в четырнадцать лет?
Но почему же до сих пор Харт ему не признался? Думает, что не готов? И почему не учит каким-то специальным разведческим вещам — ну там рукопашному бою, стрельбе, методам шифровки? Типа не дорос? Впрочем, и он, Митька, хорош — огрызается, шантажирует… Еще не факт, что все проверки окончились. Может, в конце концов его сочтут непригодным и отправят домой… А хорошо бы… Хотя и обидно.
Странно было другое. Ну ладно, они все настолько законспирировались, настолько вжились, что и по рации говорят на олларском, хотя кто их тут, в дикарской стране, подслушает? Ну ладно, при посторонних всяким там богам здешним молятся. Но почему это же происходит наедине? Почему кассар, когда Митьку ядовитой стрелой ранили, не пенициллин какой-нибудь ему вколол, а начал богине молиться, любимую лошадь зарезал? И почему, кстати, это помогло? И все эти рассуждения про три души, про потоки силы… чем-то неземным от этого веет. И еще — что же на самом деле происходит? От кого они бегут, кто их преследует? Олларцы? Типа наши по-крупному прокололись, и местная контрразведка делает зачистку? А что стоит нашим перестрелять из снайперской винтовки всех здешних офицеров? Или… Или за ними охотится другая спецслужба? Тоже земная… Например, ЦРУ? Может, в этом чужом мире давно уже наши воюют с ихними? Не случайно кассар говорил: «да, я понимаю, что война».
Ответов не было, и Митька чувствовал, что их, скорее всего, и не будет. Строить догадки можно до бесконечности. А по правде, не узнать раньше времени. Если вообще это время наступит. Оставалось ждать и при случае проверить свою догадку. Очень уж она Митьке нравилась. Настолько, что уже и заснуть не удавалось.
Утром, когда еще солнце не успело выглянуть из-за края далеких холмов, он осторожно встал и, всем своим видом изображая, будто идет по-маленькому, направился в сторону выброшенного кассаром «яблочка». То и не думало скрываться, лежало себе посреди вытоптанной травы. Воровато оглянувшись на спящего (спящего ли?) кассара, он быстрым движением ухватил «яблочко» и поднес к лицу.
Камень. Обычный булыжник, с искристыми черными блестками слюды. Никаких тебе кнопочек, мембран, отсека для батареек. Уж как его Митька ни щупал, камень оставался камнем. Холодным и мертвым.
На душе сразу сделалось пусто и сыро. Вот тебе и мобильник, вот тебе и секретный отдел… Поверить в то, что офицеры ФСБ переговариваются по булыжнику, было никак уж невозможно. Ночная догадка покрылась змеистой сетью трещин и понемногу начала разваливаться. Митька еще пытался слепить воедино рассыпающиеся куски, но булыжник перечеркивал все — и нуль-пространственный канал, и борьбу спецслужб, и возвращение к маме.
…Когда они, позавтракав оставшимися лепешками, собрались в путь, Митька, внутренне сжавшись, решил сделать последнюю попытку.
— Послушайте, Харт-ла-Гир, или как вас по правде, — пристально глядя кассару в глаза, произнес он по-русски. — Я все понял, вы разведчик, офицер ФСБ, вы здесь на задании. Зачем вы скрываете от меня? Я слышал, как вы ночью говорили с базой. Ведь лучше же будет, если я буду в курсе. Тогда и глупостей по незнанию не наделаю, и вообще. Ну пожалуйста, не притворяйтесь больше.
Кассар непонимающе смотрел на него.
— У тебя что, снова бред? — наконец осторожно спросил он, положив Митьке ладонь на лоб. — Вроде непохоже… Что ты такое говорил? Забыл, что ли, олларскую речь? Но так не бывает. Или ты по- своему, по-варварски? Зачем? Я же все равно не понимаю. В чем дело, Митика?
Митька потупился. Попытка явно не удалась. Видно было, что кассар не разыгрывает недоумение — он и впрямь ни врубается.
— Да, вот еще что, — озабоченно произнес кассар. — Ты видишь, Митика, что жизнь наша в опасности, причем главная опасность подстерегает тебя. Всякое может случиться. Я, конечно, в силах тебя защитить, но вдруг сложится так, что меня не будет рядом? В общем, тебе надо кое-чему простейшему научиться. Вот, держи.
Из своей сумки он извлек что-то продолговатое. Оказалось — короткий меч в ножнах. Рывок — и четырехгранное лезвие сверкнуло на солнце.
— Вот, возьми. Это тьялгу, клинок для ближнего боя. Держать его надо так… Понял? Теперь возьми. Вот… Нет, большой палец чуть опусти… и не сжимай ты его так сильно, кисть должна быть расслаблена. Основные удары делаются вот так. Рубящий сверху вниз… имей в виду. Его очень легко отбить. Прямой колющий… годится только на самом ближнем расстоянии. Вот этот часто полезен, снизу вверх, с поворотом. Повтори… Да, против настоящего воина ты, боюсь, никогда не сумеешь выступить… но если какой-нибудь мужик, или раб… во всяком случае, можешь попытаться. Ясное дело, если не будет другого выхода. Да не стой ты как деревянный! Следи за ногами, они не должны напрягаться. Чуть согни — и двигайся же, бестолочь, двигайся! Ну вот…
Спустя где-то час запыхавшийся Митька плюхнулся в траву. Ноги его уже не держали. Это было похуже тренировки по боксу, куда он записался в прошлом году и походил несколько раз. Харт-ла-Гир ошибок не прощал и вразумлял пускай и не слишком болезненными, но хлесткими затрещинами.
— И запомни, — сказал он, пряча клинок в сумку, — пока ты маскируешься под раба, ни в коем случае нигде и никому не показывай, что умеешь держать меч. Такого раба моментально ждут колья. Или же муравьиная яма, — добавил он глухо.
Митька обессиленно внимал. Пот стекал с него градом, и ужасно не хотелось вставать.
— Все. Нам пора. Между прочим, сегодня ты пойдешь пешком. Здоровый уже, нечего кататься. Заодно и ноги окрепнут…
20
Еще не доехав до деревни, они поняли, что за высоким частоколом происходит что-то неладное. Толпа гудела, словно рой растревоженных ос, и Митьке отчего-то сразу стало тоскливо и холодно. Страх так и так грыз его, соваться в деревню было опасно. Но утром кончилась вода, и кассар глухо объяснил, что делать нечего.
