три изящно изогнутых сверкающих ноги.
Тощий протягивал мальчишке блюдо, на котором возвышалась горка зерна, какие-то плоды, пучки трав.
— Ну давай, дурачок, кидай! Потом ведь сам благодарить будешь!
Тонким, но яростным голосом мальчишка ответил:
— Никогда! Мама с папой верили Единому, и я верю!
— Ну и что? Единому скажешь, что случайно зернышко обронил. Рука, понимаешь, дрогнула, — с усмешкой посоветовал тощий. — Я не стану обманывать Бога! — в слезах выкрикнул мальчишка. — Ваши злые идолы падут, и наступит царство Единого, и Единый будет все и во всем! А вас Он накажет, попалит огнем неугасающим!
Кассар тоскливо посмотрел на Митьку.
— Вот же дурак… — с досадой протянул он, и непонятно было, кого имеет в виду — то ли пацана, то ли Митьку, то ли себя.
Потом вдруг как-то весь подобрался, сразу сделавшись похожим на хищного зверя, готового к прыжку. Несколько раз сжал и разжал кулаки, что-то пробормотал, резко щелкнул пальцами.
Сперва Митька услышал треск, и лишь затем тишину прорезал истошный женский вопль:
— Пожар! Ой, пожар! Горим!
Горело сразу со всех сторон. Соломенные крыши занялись мгновенно, и рыжими волнами пламя перекатывалось с одного дома на другой. Потянулся дым — густо-серый, тоскливый.
— Беда! Боги! Туши-ить! — крики эти раскололи толпу, и только что бывшая единым, жаждущим острого зрелища телом, она мгновенно рассыпалась, заметалась. С выпученными глазами промчался мимо Митьки пожилой папаша, ратовавший за наказания, за ним, точно привязанный, бежал сынок Ульсиу. Дома хоть и были далеко, но уже здесь, на площади, чувствовалось опаляющее дыхание огня. Глиняные мазанки горели точно дровяные сараи. И глина с отвратительным шипением трескалась.
Многие помчались куда-то влево, очевидно, к колодцу. Но мало у кого были с собой ведра или кувшины — вся утварь-то оставалась у крестьян дома, когда, оповещенные о приказе старосты, они в чем есть сбежались на площадь.
Крики и плач поднимались к равнодушному небу вместе с клубами дыма.
— Скотина! Скотина же в хлеву! — причитая, бегал взад-вперед тощий мужичонка со встрепанной бородой.
— Доченька! — голосила на одной ноте молодая заплаканная баба. — Доченька же там осталась! Боги! Молю вас, высокие боги!
Радостно гудело пламя, играло во всю свою звериную силу.
— Да, — сквозь зубы проворчал кассар, — чувствую я, что водички мы так и не наберем.
И пары минут не прошло, как площадь осталась почти пустой. Не считая старосты и тощего, который крепко держал мальчишку за локоть.
Быстрым шагом Харт-ла-Гир приблизился к ним, на ходу выхватив меч.
— Ты! — внезапно выкрикнул тощий, тыча в кассара левой рукой. — Это ты наслал огонь! Я почуял! Люди, хватайте его!
— Я, — мрачно улыбнулся кассар. Подбежавшему сбоку Митьке стало не по себе при виде этой улыбки. — Только нет людей, люди там вот, далеко, пожар тушат. Нет людей, жрец. И тебя тоже нет. Не тратя больше слов, он резко взмахнул мечом. С воем тощий жрец обрушился в пыль, пытаясь обеими руками сжать разрубленный живот, впихнуть туда выползающие внутренности.
Кассар, не оборачиваясь, вновь ткнул мечом — и застывший на месте староста медленно осел наземь. Из перерубленного горла темным потоком хлынула кровь, она бурлила и быстро впитывалась в изголодавшуюся по влаге землю.
— Кто ты? — просипел жрец, все еще живой. Несмотря на чудовищную боль, он сумел приподняться и глядел на кассара тяжелым, ненавидящим взглядом. — Налагаю на тебя…
— Ничего ты уже не наложишь, колдун, — устало вздохнул Харт-ла-Гир. — Это уже не твоя область. Уйди же спокойно в нижние пещеры, зная, что смерть твоя, возможно, послужит спасению многих… до высоты коих ты так и не сумел подняться. Не бойся, сейчас я прекращу твою боль.
Он резко взмахнул мечом — и мгновение спустя отрубленная голова жреца, сверкая глазами, покатилась вниз, на истоптанную сотнями ног землю.
— Стоять можешь? — деловито спросил кассар остолбеневшего мальчишку.
Тот, пошатнувшись, молча кивнул.
— А идти? Впрочем, вижу. Нам пора.
Ни говоря ни слова, он легко, точно полено, подхватил пацана под мышку и быстрым шагом направился к ждущему их Угольку. Митька помчался туда же.
— Так, Митика, — озабоченно проговорил кассар, — сейчас нам нужно удирать, и быстро. Уголек нас троих долго не потащит. Поэтому поедете вы двое, я побегу следом.
— Но… — запнулся Митька, — я же не умею.
— Учиться уже некогда, — спокойно возразил Харт-ла-Гир. — Но не бойся, Уголек умный, он вас не скинет. Ты, главное, мальчишку держи покрепче.
С этими словами он, опустив пацана наземь, схватил Митьку за плечи и резко подбросил вверх. Тот сам и не заметил, как оказался в седле. Кассар сейчас же подал ему мальчишку, который, похоже, пребывал сейчас в глубоком обмороке.
— Усадил его? Теперь держи крепко, и ногами, ногами сжимай бока. Да не ребенку, дурень! Коню! Затем он обхватил морду Уголька и что-то ласково, но настойчиво зашептал тому в ухо. Сколько Митька ни прислушивался, уловить слов он не мог. Наверное, опять какая-то ахинея на древнем языке.
Додумать мысль он уже не успел — стремительно сорвавшись с места, Уголек помчался вперед, на объятую дымом и пламенем улицу. Непонятно откуда взявшийся ветер обдувал Митьке лицо, но все равно отвратительный запах гари забирался в ноздри. С обеих сторон вскоре встали огненные стены, обжигающие волны воздуха перекатывались через улицу, и трудно было дышать. Уголек мчался как никогда раньше — казалось, это не конь, а прямо-таки мотоцикл.
Мальчишка в Митькиных руках так и не приходил в сознание. А вдруг задохнется? — грызли мозг тревожные мысли, но все, что он мог сделать — это крепче сжать щуплое, горячее тело.
Кто-то мельтешил в дыму, кажется, кого-то Уголек сбил с ног, сам того не заметив. Кажется, вслед доносились хриплые проклятия — Митька сейчас думал лишь об одном: прорваться бы. Только бы прорваться!
Вскоре показались распахнутые ворота. Сюда огонь еще не успел добраться, зато добрались стражники. Двое поджарых парней судорожно пытались свести тяжелые створки. Миг — и оба, чуть слышно вскрикнув, обрушились в пыль. Что с ними случилось, Митька не понял, но и задумываться было некогда. Уголек торжествующе вырвался на простор и устремился в травяное море. Травы, высокие, пахучие, здесь доставали коню до груди, и он рассекал их точно моторная лодка.
Как там кассар, мелькнула тревожная мысль, и Митька, не утерпев, обернулся.
С кассаром все было в порядке. Он размеренно бежал позади, на расстоянии в несколько метров, не отставая от них, но и не обгоняя. С ужасом Митька вдруг, что глаза его плотно закрыты, и незаметно, чтобы он дышал.
Заворочался, застонал мальчишка, и Митька тут же обхватил его крепче, тихо шепча в ухо:
— Ну ничего, малыш, ты держись! Мы сейчас, мы скоро…
Он сам понимал, как идиотски все это звучит, но иных слов у него уже не было.
Казалось, скакали бесконечно. Не было в степи никаких ориентиров, нечем тут измерять расстояния. Давно уже скрылась за горизонтом горящая деревня, давно уже от края до края плескались верхушки трав, и только солнце — злое, жалящее, мертво зависло в зените.
Потом это кончилось — как-то сразу, вдруг. Засопев, Уголек перешел с рыси на шаг, все более и более спокойный, затем остановился, опустил шею. Бока его ходили, тугие мышцы дрожали, и чувствовалось, что он — могучий, неутомимый зверь — смертельно устал и больше не двинется ни на локоть.
Сейчас же оказался рядом кассар. Вздрогнул, потянулся и с шумом выдохнул. Потом открыл глаза,
