делом взял с меня подписку о неразглашении, ещё когда я барахтался между мучительной явью и багровыми снами.
А этих двоих я никогда раньше не встречал. Интеллигентного вида молодые люди, очень ухоженные, даже с неуловимым налётом пижонства. Открытые лица, приветливые улыбки.
— О, Андрей Михайлович! Очень приятно видеть вас в добром здравии. Тут медицина хорошая, прямо чудеса творит.
Второй молодой человек выразительно мигнул Люсе, но та гордо задрала свой маленький носик — мол, видала я вас таких! — и удалилась по своим неотложным делам.
Молодой человек проводил ее восхищенным взглядом, потом зачем-то сместился чуть влево и назад — и вдруг медвежьей хваткой сдавил мои запястья. Щелчок — и на них уже красуются браслеты наручников.
— Не обижайтесь, Андрей Михайлович, — улыбнулся первый. — Это всего лишь формальность, но по уставу положено. Вот, чтобы ненужных вопросов не было — взгляните.
Перед глазами моими возникла красная карточка с голографической эмблемой: чёрный змей корчится в судорогах, пронзённый золотым копьём-молнией. «Антивирусный Контроль».
— Сейчас мы с вами аккуратно спустимся вниз, сядем в машину и поедем к нам. Всего лишь побеседуем, вы не бойтесь. И давайте без эксцессов — мы же интеллигентные люди, правда?
6
В тесной, два на три метра, камере можно стоять или сидеть на полу. Табуретов не предусмотрено, а откидная полка-кровать убрана до отбоя. Можно и ходить — пять шагов в длину, три в ширину. Из всех благ цивилизации белый унитаз. Сидеть можно и на нём, но крышки нет, и потому я предпочитаю серый линолеум пола. Но, правда, не в позе лотоса. Хоть и писал я когда-то Игру «Одинокий тигр против белой орхидеи», но дальневосточными идеалами не проникся. Оттого, наверное, и Игра вышла вялая. Не реализовалась. Играть-то в неё играют, но нечасто, а главное — без особых эмоций. Вот и не ожил Алгоритм, не обрёл самосознание. Не влилась новая душа в Ин-Ра. Что ж, заплатили, сколько по контракту положено. Похлопали по плечу, мол, не вешай нос, старик, у всех бывают неудачи. Да, по статистике, реализуется лишь двадцать процентов Игр, но я-то автор из первой десятки, у меня больше половины оживают. «Из тебя хорошая акушерка» — любит язвить мой приятель Ринат.
Впрочем, терпеть неудобства осталось недолго. В конторе имени старика Касперского всё оптимизировано. Выжав из лимона сок, жёлтую шкурку выбрасывают в ближайший мусороприёмник.
Жёлтая шкурка — это я. Вернее, то, что от меня осталось после допроса.
Нет, разумеется, никакого доисторического насилия — «мы же интеллигентные люди». Ни кнута, ни раскалённых щипцов, ни дыбы. То, что пишут шизоидные авторы электронных листовок — полная ерунда. Стандартный лексикон маргиналов-подпольщиков. «Оккупационный режим», «геноцид человеческой расы», «чудовищные пытки в антивирусных застенках». Бред собачий. Просто здесь умеют разговаривать.
Следователь Гришко — немолодой уже, солидный дядька — был отменно вежлив. Не кричал, не ругался, не грозил. Суховато, слегка даже скучающим тоном он объяснил, что положение моё куда серьёзнее, чем кажется. «В результате оперативных мероприятий выявлен факт активной вирусной атаки, имеющий целью нарушить функциональность информационной структуры «Хозяина Нижнего Мира», — зачитал он с экрана.
— А ко мне это какое отношение имеет? — уже обо всём догадываясь, прикинулся я шлангом.
— Увы, Андрей Михайлович, прямое отношение, — Гришко был явно опечален. — Как вы знаете из истории, в давние времена вирусы представляли из себя программы с деструктивными функциями. Стирали данные, копировали свой код, передавали в интернет секретную информацию пользователя… Потом, когда случилась Великая Реализация, о вирусах надолго забыли — ведь Информационный Разум автоматически сканирует любой появляющийся в Сети файл. И что же — возникли вирусы нового типа, поражающие уже не обычные программы, а именно что осознавших себя Алгоритмов.
— Интересно, — хмыкнул я, — как это можно навредить Алгоритму, существующему в миллионах копий по всей планете? Миллионы файлов запортить? Так Ин-Ра отследит после первого же…
Гришко посмотрел на меня с искренней жалостью.
— Андрей Михайлович, эти вирусы вообще не затрагивают файлы. Их материальный носитель — люди. Человеческие поступки. В игровом процессе, разумеется. Вы же, как всякий культурный человек, знакомы с учением академика Слёзова. Алгоритмы нуждаются в нашей с вами эмонии. Так вот, эмония бывает разного качества. Она зависит от психологического состояния геймеров. Если в игре всё идёт согласно алгоритму, то и эмоции люди испытывают правильные, предусмотренные. Эти эмоции и попадают к адресату. Но вот представьте, в игре случилось что-то необычное, незаложенное в неё. Как-то не так себя люди повели, нестандартно. Что это означает? Верно, люди испытывают уже какие-то другие эмоции. А остальные геймеры, видя странное поведение своих коллег, удивляются — и тоже испускают искажённую эмонию. Которая, грубо говоря, пролетает мимо родного Алгоритма и без толку рассеивается в глобальном информационном поле. Понимаете?
Он в упор взглянул на меня — и в серых его глазах плескалось нечто… нет, не жестокость и не ярость… просто холод. Жидкий азот, а может, и гелий.
— И вот некий игрок отказывается выполнять свою задачу, намеренно подставляется под выстрелы противника, чьи шансы изначально были безнадежны. В результате одна команда захватывает Сокровищницу другой, чего отродясь в этой Игре не случалось. Какой это психологический шок и для тех, и для других, надо объяснять? И пожалуйста — эмоции геймеров изливаются в информационное поле, но большей частью — уже мимо Алгоритма. А то, что достаётся ему — отравлено. В результате его структура застывает, самосознание гаснет. Это как если бы из человека выкачать всю кровь. В общем, «Хозяин Нижнего Мира» умер. Можно играть до посинения, на всех Полигонах планеты, но некому уже будет вбирать в себя эмонию игроков. Теперь это просто несколько миллионов исполняемых файлов, не более.
— Ничего себе… — протянул я.
Выходит, информационные твари тоже смертны? То есть с ними можно бороться, и успешно?
— И вот теперь пора послушать вас, Андрей Михайлович. Расскажите, кто предложил вам подставиться противнику, при каких обстоятельствах, когда, чем обещал заплатить за услугу, как мотивировал свою просьбу. Максимально подробно. Вы прекрасно понимаете, что от вашей искренности зависит и ваша дальнейшая судьба.
Я отвёл взгляд. Ну в самом деле, кто мне этот загадочный Олег? Друг, брат, единоверец? Я ему чем- то обязан? Да ничем, расплатился сполна. Убил Игру. Оккупанты, вампиры? Ну, где-то в чём-то. Но ведь и в самом деле живые, разумные. Виноваты ли они в том, что появились на свет? С альфы Центавра, что ли, они прилетели, размахивая лучевиками? Мы же их сами и создали, сами выкормили… Сами их пишем. Я пишу. Сильно бы я радовался, узнав о смерти «Убегающих из ночи», «Слугах Истины», «Застывших в пустыне»? Сколько ни усмехайся, сидя с друзьями за пивом, сколько ни криви губы «халтуру гоню» — а ведь когда пишу, радости и боли, наверное, ничуть не меньше, чем у разных там Фёдоров Михайловичей, Михаилов Афанасьевичей, Сергеев Васильевичей… Книги ли, сценарии ли Игр — это всё равно ведь наши дети. В каком ни есть, а смысле. «Вам никогда не приходилось жечь собственных детей?»
Рассказать? Всё как есть, на духу? Переступить какой-то мифический порог, принять за аксиому, что Олег — мерзкий убийца, заслуживающий жестокой кары? Так вот взять и выдать человека, не зная, зачем он на это пошёл? С детского сада терпеть не могу стукачество. «Добровольное сотрудничество», как возразил бы добрый следователь Гришко.
— Извините, но у меня тоже есть принципы, — тихо сказал я, разглядывая узоры на белом кафеле стен. — Ничего я вам не расскажу. Раз уж проводите «оперативные мероприятия» — значит, пишете всё, происходящее внутри Игр. Значит, и сами всё знаете. А я, простите, не доносчик.
Ни в чём не могу упрекнуть Гришко. Он долго убеждал меня бросить глупости, расписывал дело и с моральной стороны, и с политической, и с религиозно-философской. Видимо, пытался нащупать ту идейную загогулину, которая держит мой язык. Так и не понял, что вовсе и не в идеях дело, а в тупом упрямстве —
