Я зачем-то глянул на правое запястье, которое плотно обхватывал ремешок старенького компаса. Куда покажет чуткая стрелка? Одним концом на север, другим, стало быть, на юг. Было время, на меня смотрели как на придурка — зачем таскаю компас, часов мало, что ли? Ну, кое-кого пришлось отучить от лишних вопросов. Тогда я это уже умел. В самом деле, не объяснять же, что мамин подарок. Последний её подарок.
А куда всё же податься? Куда мои глаза глядят? Да куда они могут глядеть, если булькает в животе выпитый у старухи чай, и если учесть утренний квас, то вывод ясен. Уличных туалетов, конечно, в городе Барсове не предусмотрено, а если где и есть один какой, искать замучаешься. Мораль — будем отслеживать достаточно глухое дикое место. Вроде того, где вчера наткнулся я на Никитича с собутыльниками. В этом городе таких мест должно быть навалом.
И тем не менее бродить мне пришлось изрядно. Либо казалось недостаточно глухо, либо не так уж и дико. А организм тем не менее требовал своего. Со стороны глянуть, интересная получается картинка. Молодой поручик Бурьянов, обременённый секретным заданием и излишком жидкости, мечется по сонному городишке, и задание-то ему в данный момент глубоко по барабану, и уходят куда-то вбок философские вопросы под руку со служебными, а сознание бьётся над мировой проблемой — где?
Ну, нашлось оно, конечно, дикое и глухое. Забрёл я на какуюто древнюю стройку, начатую, видно, ещё при красных и тогда же обделённую партийной заботой. Котлован, однако, вырыли немелкий, теперь он медленно, но верно превращался в филиал городской свалки. Ароматы, естественно, и под ноги смотреть надо очень внимательно.
Место, где мне стало хорошо.
Ненадолго, конечно. Что же всё-таки делать до вечера? Чем убить эту невообразимую бездну времени, все эти непрожитые вязкие часы?
Но если честно — так ли уж я мечтаю о прохладных сумерках? Так ли уж хочется мне тащиться на улицу Заполынную, ловить гадальщика Мишку? Уж не оттягиваю ли я в глубине души этот момент?
Нет, всё же есть в моём задании нечто странное. Мальчишка-оккультист, ничего себе! Я с такими вещами до сих пор не сталкивался. Слышать краем уха приходилось, но самому раскручивать это дело… Интересно, что подумает начальник, когда узнает, от кого мы должны в данном случае защитить державу и веру? От страшного тринадцатилетнего адепта…
Хотя возраст этому, говорят, не помеха. Взять хотя бы тех же Рыцарей Тьмы, они проводят инициацию своих детей ещё до школы… Да и по монастырям кого чаще к старцам возят, бесов изгонять? Тёток, которым изрядно за климакс, и мелких подростков, лет до пятнадцати. Нас в своё время знакомили со статистикой. Бесовские вкусы. О них не спорят. Их принимают как факт. И если Миша Званцев и в самом деле вляпался в эти тёмные дела, то и думать нечего. Нельзя болезнь запускать. Цепочка же стандартная. Начинается с невинных фокусов, почти что игр, а потом столики вертятся, биополя взаимодействуют, предметы по стенке ползают… И находится, конечно, дядя, который предлагает усилить твои способности, и приглашает на собрание в какой-нибудь хорошо затенённой квартирке, а дальше тренировки пополам с медитациями, и выезды на природу с плясками у костра, а после надо заручиться благосклонностью неких космических сил, и каменным ножом перерезают глотку чёрной собаке, кровь стекает в стальную коническую чашу, а потом и собаки становится мало, космическим силам хочется иной пищи… И тогда мы приезжаем в микроавтобусах, снимаем автоматы с предохранителей, грамотно окружаем поляну… А у тех, у Рыцарей, Адептов или Посланников, тоже есть кое-что поудобнее кремнёвого ножа, и в вестибюле у нас уже висит мраморная доска с именами ребят, и отец Анатолий в нашем храме каждое воскресенье служит после литургии ещё и отдельную панихиду.
Но только там, на задержаниях, когда лежишь за кустом, лаская пальцем спусковой крючок, или сидя за компьютером, обрабатывая оперативные данные о перемещениях и контактах какого-нибудь Ракшаса, не чувствовал я скользкого, сомнительного холодка. А сейчас, несмотря на клубящийся в липком воздухе зной, меня едва ли не знобило.
До сих пор было проще. Не приходилось охотиться на мальчишек. Пускай даже на мальчишек- оккультистов.
Ладно, всё это, конечно, лирика, а дело есть дело, и я знал, что справлюсь не хуже других. Не приходилось, а теперь вот пришлось. Всё когда-то бывает в первый раз — и осторожный поцелуй, и выговор в приказе, и неделя в реанимации, как в позапрошлом году, после взятия Малиновых Старцев. Я же профессионал, однако. Начальник давеча подтвердил, на выпускное свидетельство ссылался.
Да и дело-то маленькое — прийти, посмотреть и в случае необходимости провести задержание. Ну, естественно, первичный допрос. И на этом мои функции кончаются. За пацаном приедут люди из Столицы, а я могу спокойно отправляться в Грибаково, к тёте Варе.
Вряд ли я поеду спокойно. Теперь это будет уже не так просто — предвкушать купание в речке Ивлянке, парное молоко по вечерам, общение с Наташкой, внучкой тёти Вариной соседки. Ведь не удастся забыть, что в это самое время пока ещё незнакомый мне тринадцатилетний Мишка… Я же знаю, каково это — сидеть, вжавшись в угол, ожидая неизбежного.
Глава 5. Воспитательное мероприятие
Глаза привели меня к скучным развалинам Белореченского монастыря. Мне смутно помнилось, что именно об этой местной достопримечательности вчера произносил поучительные монологи Никитич. Впрочем, я и сам кое-что почитал, собираясь в Барсов.
Монастырь, взорванный почти восемьдесят лет тому назад, до сих пор гляделся печально. Конечно, его пытались восстановить — давно, ещё при плутократах, но толку с того было… Какая там реставрация — даже стены починить и то не могут, хотя деньги в своё время выделялись, и немелкие деньги. Восьмой отдел нашего Управления довольно активно разрабатывал этот сюжет, но следствие шло весьма странно, а когда внезапно и совершенно необъяснимо заболел их тогдашний шеф, полковник Жмуренко, — и вовсе свернулось. Странные всё же творятся у нас дела, и верно говорит мой лысенький Сан Михалыч — всё можно починить, но на всё рук не хватит, их только две, и те протезы. Впрочем, он это уже нечасто говорит. Молчалив сделался начальник. Задумчив.
Вот и выходит, что сейчас, на десятом году Державы, лежит православный монастырь в мерзости запустения. И концов не найти — никто вроде и не виноват, все старались, а воз и ныне в той же заваленной строительным мусором яме, что и десять лет назад.
Десять лет назад… Я лишь обрывками помнил то странное и страшное время.
Жирная, иссине-чёрная муха, ползущая по стеклу… Хрустящие белые простыни, утренняя ругань санитарок, добрые коровьи глаза врачихи Марины Павловны. И уколы, ежедневные уколы, от которых слипались глаза, тяжелела голова, и ненастоящим казалось всё, что было там… на шоссе. Словно это сон, глупый и привязчивый — лохматый огненный столб, треск рубашки, и чёрная пустота, после которой — скучные, бессмысленные дни больницы. Всё это сон, который не кончается ничем, и я проваливался в него, в тёмное бездонное пространство, а потом… А потом просыпался — и всё вновь перевёртывалось. Едкой волной накатывало понимание — это было по правде. Было. А теперь нет. Ничего уже нет — ни мамы, ни отца, ни быстрого нашего «Гепарда». Жизнь оборвалась, и что впереди — лучше и не думать.
Но жизнь продолжалась. Как-то раз, ближе к вечеру, тихонько, на цыпочках просочилась в палату худенькая женщина в наспех наброшенном белом халате. Я узнал её не сразу. Потом вспомнил — тётя Варя, мамина двоюродная тётка, живущая где-то в Заозёрской области. Иногда она приезжала в столицу по каким-то своим делам и на пару дней останавливалась у нас. Извлекала из необъятной сумки трёхлитровые банки с компотами, вареньями и прочими плодами сельской местности. За чаем передавала неизменные приветы от мужа, которого почему-то звала дедом, и ещё от кучи разных соседей…
Сейчас она молча стояла у двери, глядела на меня, и плечи её тряслись, что казалось почти незаметным благодаря исполинского размера халату — его точно на бегемота шили.
Потом была суета, слёзы, гора фруктов на тумбочке. И конечно, традиционное земляничное варенье. И, само собой, вишнёвый компот.
Попутно выяснились некоторые неприятные детали. Получалось так, что взять меня некому. Близких
