отец чин на себя восхищают, не дверьми входят во святую церковь, но дирою влазят, яко татие, если они стали архиереями, действительно «перескочиша ограду святых правил»; то почему же за щитники старины признают настоящим патриархом, и чуть не святым — Гермогена, который ранее был приходским священником в Казани, а потом, овдовев, постригся в монахи и сделался казанским митрополитом, а затем и патриархом московским? Значит, в такомслучае и патриарх Гермоген «не дверьми вошел на патриаршество, а дырою, как тать, перескоча ограду святых правил»? Очевидно, защитники старины тот порядок, при котором и бывшее Мирские священники ставились в архиереи и даже патриархи, находили вполне допустимым и законным, не видели в нем нарушение церковных правил и обычаев, когда в архиереи ставились их сторонники и единомышленники, какими они признавали тогда и Стефана и Никона. И после только того, как Никон и некоторые другие архиереи отнеслись к ним враждебно и стали их преследовать, они вспомнили, что Никон и некоторые другие архиереи ранее были мирскими священниками и потому не имели право на епископство. Если бы отношения к ним Никона были другие — дружеские, они, конечно, вовсе не вспомнили бы тогда правила о том, что бывший морской священник никак не может быть патриархом, как они не помнилиэтого правила, когда рекомендовали в патриархи бывших мирских священников — Стефана и Никона.
Указанная, с нашей точки зрения не очень удачная, критика церковной реформы Никона ее противниками, нисколько однако не мешала успеху их литературных произведений, распространению их понимания дела и их воззревший в тогдашнем обществе — их произведения, не смотря ни на что, на многих производили очень сильное впечатление. Эго потому, что реформы Никона самым решительным образом ниспровергали исторически сложившиеся народные представление о чистоте и высокости православия у русских, об их совершеннейшем в целом мире благочестии. Они прямо низводили русских, этого нового Израиля, с их прежней высоты, в разряд низших, несовершеннолетних в религиозном отношении народов, для которых нужна еще опека к водительство со стороны, так как предоставленные только самим себе они способны, благодаря своему неразумию и невежеству, привнеси в свою церковно-религиозную жизнь разные новшества, искажение, чуть не ереси, в роде армянского перстосложения в крестном знамении и т. п. Понятно, как трудно и тяжело было русским признать справедливость этого жестокого, сурового приговора над всею их прошлого самостоятельною церковною жизнию, о которой они доселе имели такое преувеличенно высокое представление; понятно как трудно и тяжело было им снова признать за подозренных ими греков за своих неизбежных, в делах веры и церкви, опекунов и руководителей, их голос, простое указание — за закон для себя, всякое их заявление за несомненную, недопускающую противоречие истину, — и это даже в том случай, хотя бы все родное, вся собственно русская старина говорила иначе. [Соловецкие, например, челобитчики говорят: «греческими книгами они православную нашу христианскую веру потребили до толика, будто и след православия в твоем государстве, российском царствии, до сего времени не именовалося, и учат вас ныне новой вере, якоже Мордву и Черемису, неведущих Бога и истинные христианския православныя веры». Они же заявляют государю: «а ныне, государь, видя весно их греческого учения в православной нашей христианской вере смятение и церквам Божиим неумирение и повсядневное пременение, многие иноземцы нам насмехаются и говорят, будто мы христианской веры по сю пору не знали, а буде-де и знали, и по ныне заблудили, и о том, что де ваша вера и ныне (книги) все переменены по-новому, и с прежними вашими книгами, кои при прежних царех были, ныне Божии книги ни в чем ни сходяща. И нам, государь, против их ругательства ответу дать нечего, потому что они видят наше непостоянство, поносят нас делом, неточию тем противимся, и от них отходим, и говорим, что у нас истинная православная христианская вера от крещеная русския земли, прародителя твоего государева, благовернаго и равно апостолам в. кн. Владимера, лет с семьсот до Никополе патриаршества и до учеников ево, и до нынешних греческих учителей, стояла нерушима и непоколебима»... Они же, соловецкие челобитчики, заявляют, что их Соловецкая обитель доселе стояла непоколебима и под зазоров в православии от греческих и русских архиерей ни в чем не бывали; наипаче же от начала во святой обители нашей самех тех греческих и русских и киевских властей: митрополитов, и архиепископов и архимандритов, и игуменов присыльных бывало много и ныне есть; а присылаются все греческие власти того ради, чтоб им навыкнути у нас в обители православныя христианския веры истиннаго благочестия и иноческаго чина. И аще бы, государь, до сего времени у нас была неправая вира, то бы их, греческих властей, для исправления к нам под начало в Содовецкой монастырь не присылали. И о сем с клятвою вси тебе, великому государю, пишем, и свидетеля Христа Бога на души своя, представляем, яко неточию они, греческия простыя чернецы, по и самыя их на начальнейшия власти, архиереи, кои у нас под началом бывал и ныне есть, нимало истиннаго благочестии и иноческаго чина и церковнаго и келейнаго начала не знают, донележе у нас благочестию навыкнут, и лица своего перекрестити по подобию не умеют: а иных старцев гречан привозят к нам без крестов, и кресты накладываем на них зде, у себя во обители».]
Понятно отсюда с какой чуткостию, с каким напряженным вниманием должен был не потерявший веры в свое прошлое русский прислушиваться ко всякому сильному и энергичному голосу тех, которые говорили ему, что в действительности права во всем русская старина, что не только нет никакой нужды отказываться от своего испытанного, исторически доказанного и оправданного прошлого, в пользу более чем сомнительного современного греческого, но что такое отступление от своей святой старины было бы прямо изменою православию, тяжким гибельным преступлением. Понятно, сколько сильных побуждений, как много охоты и желания было у русских верить именно врагам Никона, их глазами смотреть на все произведенные им реформы, тем более, что способ, каким Никон производил реформы, помимо существа дела, уже сильно раздражал и оскорблял народ, искони отличавшийся приверженностью к освященным веками обрядам и обычаям и в изменении их видевший одно нечестие, пременение веры. Сам Никон в речи, сказанной им в московском Успенском соборе при оставлении патриаршей кафедры, так определяет отношение парода к его реформаторской деятельности: «когда я ходил, говорил он своей пастве, с государем царевичем и великим князем Алексеем Алексеевичем в Колязин монастырь, и в ту пору на Москве многие люди, к лобному месту собирались и называли меня иконоборцем, что многие-де иконы я имал и драл, и за то-де хотели меня убить, а я имал иконы латинские, которым нельзя покланятися, а вывез тот перевод немчин из немецкой земли. И указал в собор ной церкви на Спасов образ: мощно-де сему верить и покланятися, а я де не иконоборец. И после-де того времени называли меня еретиком: овые де книги завел. И то ради моих-де грехов чинится. И я вам предлагал многое поучение и свидетельство вселенских патриархов, и в не послушании окаменением сердец своих хотели меня камением побить». Таким образом, сам Никон, при оставлении им патриаршей кафедры, принужден был с горечью публично сознаться и засвидетельствовать, что паства не понимала смысла и значения его реформаторской деятельности, называла за нее Никона то иконоборцем, то еретиком, а когда он указывал ей на авторитет в церковных делах греческих патриархов, она хотела побить его камнями. Понятно теперь, при указанной настроенности народа, какое сильное впечатлите должна была производить на всех обширная антиниконовская литера тура, которая, к тому же долгое время ни откуда не встречала себе должного, хотя бы сколько-нибудь соответствующего литературного отпора. В виду этого противникам церковной реформы уже казалось, что скоро наступить новое время, когда новый патриарх отменить все Никоновы «затейки» и на Руси опять водворится та церковная старина, какая была до Никона.
Глава XI. Отрицательное отношение к реформам Никона в среде православных (1)
Протест против церковно-реформаторской деятельности Никона в среде русских иерархов. Непризнание новоисправленных Никоном книг большинством 6елого и черного духовенства. Признание Никона бывшими в Москве учеными греками церковным новатором и разорителем древних церковных обычаев. Общее печальное состояние тогдашней церковно-богослужебной практики, как следствие церковной реформы Никона.
Запутанное положение церковных дел после оставления Никоном патриаршей кафедры еще более
