ещё несколько авиаторов, находившихся неподалёку, получили ранения. Поражали нас и болезни, тоже неизбежные на войне, хотя и с менее серьёзными последствиями. В основном это были понос и дизентерия. Время от времени объявлялась малярия, но мы принимали горькие таблетки, и это её предотвращало. От этих таблеток кожа у всех приобретала желтоватый оттенок. Я слышал, что два морпеха умерли от малярийной гемоглобинурии. Было и более распространённое заболевание, которое я подхватил той весной — ЛНП, т. е. «лихорадка неясного происхождения». При нём, как правило, немного повышалась температура, болело и воспалялось горло, и человека охватывало ощущение измождённости, усугублявшейся жарой.
Эти болезни возникали в основном из-за условий, в которых мы жили. Мы с изумлением читали о роскошных благах, осыпавших сухопутные войска США. Мы прозвали армейских солдат «солдатами с мороженым», потому что жизнь морпехов в I корпусе была суровой, как и положено пехоте. По ночам в наших хибарках было полным-полно пыли, грязи и москитов. На первое у нас были только варёные рис и бобы. На второе и десерт — сухпай. Дошло до того, что я уже не мог без тошноты даже смотреть на эти жестянки, за исключением персиков и груш. В том климате единственное, что лезло в глотку — персики и груши. Полевых душевых у нас сначала не было, зачастую не хватало воды даже для питья, не говоря уже о мытье, и большая часть этой воды была зелёной, как гороховый суп, бурдой, которую мы брали из деревенских колодцев. Воду дезинфицировали с помощью таблеток гализона, отчего она отдавала йодом. Эта вода, даже с добавлением таблеток, действовала как слабительное, и главный запах, который всегда будет ассоциироваться у меня с Вьетнамом — это туалетный запах фекалий и извести. Туалетной бумаги не хватало, не считая листочков из упаковок с сухим пайком, и из-за экскрементов, засыхавших в волосах у заднего прохода, отсутствия помывок, постоянного потовыделения, в обмундировании, заскорузлом и побелевшем от высохшего пота, мы дошли до того, что наш собственный запах стал для нас невыносим.
Если же забыть обо всех этих неприятностях, жили мы в тот период липовой войны не так уж плохо. До сезона муссонных дождей с его невзгодами оставалось ещё несколько месяцев, равно как и до начала войны на истощение с её убийственной игрой в «короля горы». Близость к опасности позволяла нам воображать, что здесь и в самом деле опасно, и потому вести себя так, как подобает воюющим пехотинцам. Наше самомнение подогревали авиаторы, жившие на базе. Эта кучка механиков и техников, мало похожих на солдат, прожила тут немало недель в те времена, когда их отделяла от вьетконговцев лишь тонкая и ненадёжная цепь ополченцев из АРВ. Теперь же, когда их стала охранять бригада морской пехоты, они могли залезать по ночам в кровати, не опасаясь, что кто-нибудь перережет им горло, пока они будут спать. Мы постоянно слышали от них: «Как я рад, что вы теперь здесь — слов нет!» Двери их клубов всегда были распахнуты для нас, и мы всегда могли ожидать, что нас всех хотя бы один раз за вечер угостят бесплатным пивом. В их глазах мы были героями, и мы играли эту роль на все сто, постоянно рассказывая о том, как нам приходится уклоняться от пуль на периметре, о котором они думали, что это где-то на краю света.
Был некоторый риск в охранном патрулировании небольшими группами, когда мы обходили деревни, располагавшиеся за пределами основного рубежа обороны, но и оно никогда не выходило за пределы физических упражнений, полезных для здоровья. Из развлечений у нас были случавшиеся время от времени увольнения в Дананг, где мы занимались обычными делами: развратом и пьянством. Выполнив свой воинский долг по этой линии, мы шли в гостиницу «Гранд Отель Туран», чтобы поесть чего-нибудь приличного. Это было заведение с побеленными стенами, сохранившееся с колониальных времён. Затем, довольные, наслаждаясь ощущением чистоты своего тропического хаки, мы отправлялись на веранду попить холодного пива под медленно крутившимися вентиляторами, любуясь сампанами, скользившими по реке Туран, буровато-красной в лучах заходящего солнца.
Это был весьма своеобразный период войны во Вьетнаме, с неким романтичным привкусом колониальных войн, воспетых Киплингом. Даже название нашего соединения было романтичным: «Экспедиционная бригада». Нам оно было по душе. В то время это была единственная американская бригада во Вьетнаме, и мы ощущали себя особенными людьми, у нас было ощущение того, что мы «горсточка счастливцев, братьев»[29]. Лейтенант Брэдли, офицер по автотранспорту батальона, великолепно выразил настрой тех недель, назвав то время «славной маленькой войной».
Само собой, для вьетнамцев она особо славной не была, и в начале апреля мы получили приблизительное представление о том, какого рода противостояние разворачивалось в буше[30]. В расположении роты «Чарли» однажды появились двое австралийских «коммандо», советников Группы рейнджеров АРВ. На вид это были серьёзные ребята, с заострёнными, суровыми чертами лица, их сопровождал рейнджер ещё более грозного вида, глаза которого совершенно ничего не выражали, как у человека, которого больше не волнует ничего из увиденного им и совершённого. «Осси»[31] искали сержанта Локера, взводного сержанта из взвода Тестера, с которым они когда-то служили в качестве советников. Встреча оказалась шумной. Заинтересовавшись этими чужаками, мы подошли послушать. Австралийцы рассказывали о перестрелке, в которой побывали утром того дня. Подробности того боя уже стёрлись из памяти, но я помню, как тот из двоих, что был пониже ростом, упомянул, что они взяли «сувенир» на память об одном из убитых вьетконговцев. Он вытащил из кармана какой-то предмет и, широко улыбаясь, поднял его на всеобщее обозрение, как рыбак, позирующий с форелью рекордных размеров. Зрелище было если не просвещающим, то поучительным. Невозможно придумать ничего лучше для демонстрации того, что за война велась во Вьетнаме, и на какие поступки были способны люди, пробывшие там достаточно много времени. Я не буду скрывать, что за эмоции меня охватили в тот момент. Увиденное меня шокировало, в чём-то из-за того, что я не ожидал увидеть подобное, а в чём-то потому, что в человеке, державшем этот предмет в руке, я, словно в зеркале, увидел себя самого: он тоже был представителем англоязычного мира. Мне, собственно, следовало сказать не «предмет», а «предметы», потому что на проводе в его руке болтались два предмета — два коричневых человеческих уха в запёкшейся крови.
Ближе к концу апреля мы сменили Третий Девятого на высоте 327, представлявшей собой не одну возвышенность, а цепочку высот, которые образовывали естественную стену между Данангом и долиной к западу от него, которая контролировалась вьетконговцами. Называлась она «Долиной счастья» — по той причине, что никакого счастья там никогда не наблюдалось.
Рота «D» располагалась на самой высоте 327, на левом фланге; высоту 268, в центре, занимала наша рота;, на правом фланге рота «А» обороняла проход Дайла, к северу от которого находилась ещё одна высота, 368. Её занимал 2-й батальон, который высадился там несколькими днями ранее вместе со штабной ротой полка. Штаб батальона и рота «В» стояли в резерве, в лагере, который они разбили внизу, на поле возле убогой деревушки, получившей прозвище «Догпэтч»[32]. Непосредственно за ними была развёрнута батарея 105-мм орудий. Стволы гаубиц, окружённых мешочными стенами, были высоко задраны — чтобы снаряды могли перелетать через высоты.
Новое место, где разместилась рота, заслуживала многих похвал. Крутые, поросшие травой, склоны высоты 268 представляли собой почти неприступную преграду для крупных сил противника. Её прежние обитатели усовершенствовали благоприятные для организации обороны естественные особенности высоты, накопав траншей, обложив их мешками с песком, оборудовав пулемётные гнёзда и соорудив блиндаж под передовой наблюдательный пункт. Видно было, что к указанию о сохранении наступательного духа бойцов в Третьем Девятого отнеслись без должного внимания. Радовало ещё и то, что на возвышенности было не так жарко. И пыли не было, и снайперов тоже, за исключением «Чарли-Шестнадцать ноль-ноль» — какого-то пунктуального партизана, ежедневно выпускавшего несколько снарядов в четыре часа пополудни. Мы его весьма полюбили, главным образом из-за того, что он ни разу никуда не попал. Но больше всего нас восхищал вид с высоты, особенно если смотреть на запад. Долина Счастья была в равной степени опасной и красивой: она была словно покрыта лоскутным одеялом из изумрудных рисовых чеков и пыльных полей, ровную поверхность которых нарушали разбегавшиеся во все стороны дамбы и пальмовые рощицы в тех местах, где были деревни. По долине протекала река Сонгтуйлоан, но нам она была не видна из-за густых бамбуковых зарослей на её берегах; лишь время от времени через нависавшие над рекой ветки проглядывали пятна бурой воды. На большом удалении от нас серовато-коричневые предгорья вздымались к высоким горным вершинам с названиями Ба-На, Донгден и Тунгхео. Горы постоянно изменялись, оставаясь неизменными. Их силуэты колыхались в струях волн тёплого воздуха, а цвет менялся вслед за
