подковы. Лошадей во Вьетнаме нет, и где он брал подковы — ума не приложу.
Никерсон принял полк в конце августа, когда полковника Уилера отправили обратно в Штаты по состоянию здоровья. По контрасту с замкнутым, аристократичным Уилером, Никерсон был громогласным сквернословом и раздолбаем, любившим пообщаться с младшими офицерами, сержантами и рядовыми. Кроме этого, он был подвержен скоротечным, диким переменам настроения. В хорошие моменты это был сердечный, отзывчивый человек и энергичный боевой офицер, с усердием занимавшийся своей работой. В плохие же моменты казалось, что он находит какое-то извращённое удовольствие в том, чтобы вести себя безрассудно, зачастую путая мелочные дела с важными. С самого начала Никерсон дал понять, что он прибыл во Вьетнам, чтобы воевать, и вывел начальников секций штаба из их обычного умиротворённого состояния, потребовав работать полный рабочий день. «Мы эту войну не выиграем, если так и будем сидеть не отрывая задниц в этих чёртовых анклавах, — проревел он в первый же день своего пребывания в полку. — Я намерен перетащить всё здешнее хозяйство отсюда на южный берег». Он имел в виду, что собирается перевести полк в район вьетконговского опорного узла к югу от Дананга, но нашёлся человек, который напомнил ему, что братский наш 9-й полк уже действует в тех местах. Этот промах был вполне простителен — он ведь только что прибыл.
Тем не менее, невзирая на заявленное полковником намерение заставить штабных отрабатывать свои оклады в поте лица своего, они в скором времени вернулись к прежним привычкам. А у самого Никерсона начались какие-то странные причуды.
Однажды вечером, часов около восьми, он пришёл в столовую и обнаружил там группу офицеров, пьющих пиво.
— Что тут происходит, чёрт возьми? — спросил он.
— Ничего, сэр, — ответил один из них, капитан.
— Что значит «ничего»? Вы пьёте. Я сказал — никаких распитий в столовой после девятнадцати тридцати. А сейчас двадцать ноль ноль, господа офицеры.
— Сэр, — напомнил капитан Никерсону, — вы доводили, что после семи-тридцати не допускается употребление крепких напитков, и что нам можно пить пиво до двадцати одного тридцати. Мы убрали крепкие напитки в девятнадцать-тридцать. Мы пиво пьём, сэр.
— Этого я никогда не говорил.
— Прошу извинения у господина полковника, но вы это говорили, сэр. Вы сказали, что нам можно пить пиво до двадцати одного тридцати.
— Я никогда этого не говорил, — заорал полковник. — Нет-нет, этого я никогда не говорил. А теперь убрались отсюда на хрен и живо за работу. Мы находимся в зоне военных действий, и все вы должны работать. А за ваше сраное остроумие, капитан — не будет больше ни пива, ни чего покрепче, ничего не будет в этой столовой после восемнадцати тридцати.
Невзирая на то, что мы находились в зоне военных действий, полковник со страстью следил за футбольным тотализатором штабной роты. Шёл сезон 1965-го года. Полковник захотел, чтобы был тотализатор, и получил его. Тима Шварца поставили им заведовать. Я был на замене и следил за тотализатором в отсутствие Шварца.
В одну промозглую ночь я несколько часов проторчал на периметре со своей караульной командой из десяти солдат, содрогаясь от холода. Нас только что подняли по боевой тревоге, после того как часовой из штабной роты погиб от разрыва гранаты — своей собственной. (Часовой увидел, или ему показалось, что он увидел, лазутчиков, продвигающихся к заграждениям. Он попытался кинуть в них гранату, но пальцы соскользнули с предохранительного рычага, граната выпала и разорвала часового напополам). После отбоя тревоги я прошлёпал к палатке офицера по личному составу, составил отчёт о гибели этого часового, а потом направился в палатку полковника обновить табло. Я обнаружил там разъярённого Никерсона. На той неделе я отвечал за тотализатор, а почему результатов нет? Я ответил, что не успел.
Полковник стукнул кулаком по столу. «Ну так займитесь этим, мистер Капуто! Первым делом с самого утра. Завтра утром первым делом я должен узнать, кто на этой неделе взял банк».
— Есть, сэр, — ответил я, потому что так промок и так устал, что сил у меня хватало лишь на смиренную покорность.
Мой прежний батальон, Первый Третьего, убыл в Кэмп-Пендлтон на переформирование. Батальон должен был вернуться во Вьетнам в ноябре, но уже без тех, кто участвовал в мартовской высадке. Прежний личный состав ожидало увольнение со службы или перевод в другие подразделения. Мне было жаль прощаться с ними, но им было не жаль уезжать. Они потеряли кое-кого из друзей и большую часть своих прежних убеждений по поводу причин этой войны. Конечно, если бы кто-нибудь спросил их: «Как думаете, вы делали то, что надо?», они бы ответили «да». Но если указать на список потерь и спросить их, за что погибли их друзья, они бы не стали отвечать какими-нибудь абстрактными словами о защите демократии и пресечении распространения коммунизма. Их ответы были бы просты и конкретны: «Ну, Джека убил снайпер, Билла грохнуло из миномёта, а Джим наступил на мину». Как-то вечером накануне отъезда батальона капитан Питерсон обобщил умонастроения, бытовавшие в роте «Чарли». «Фил, — сказал он мне, когда мы пили пиво в столовой штабной роты, — в нас стреляли и мазали, на нас срали и попадали, а сейчас мы линяем из этой дыры».
На смену Первому Третьего пришёл 1-й батальон 1-го полка морской пехоты, который был выведен из состава своего родного полка на Западном побережье и передан в наше оперативное подчинение. После двадцатидвухдневного путешествия из Сан-Диего в Дананг новички шумно высадились с транспортного корабля, исполненные неуёмной энергии. По сравнению с морпехами из первого третьего они выглядели просто замечательно: лица румяные, из них просто пёрла жизненная энергия, которая накапливается благодаря ежедневным физическим упражнениям на свежем воздухе, восьмичасовому сну каждую ночь и трёхразовому приёму горячей пищи в день. Винтовки сияли так же, как их лица, форма накрахмалена и выглажена, все до предела «ганг-хо». Само собой, «ганг-хо». Не знали они ни дизентерии, сжимающей желудок, ни страхов, от которых съёживается сердце, ни призраков погибших товарищей, неотвязно живущих в памяти. И вот, прибыли они во Вьетнам — считай, война уже выиграна. Они собирались сделать это без посторонней помощи, 1-й батальон 1-го полка 1-й дивизии морской пехоты — дивизии, которая задала жару северным корейцам в Инчхоне, пустила кровушки китайцам у водохранилища Чаджинха и вышвырнула япошек с Гуадалканала. А теперь наследники этих победоносных традиций прибыли на новую войну — так себе война, «но другой ведь нет» — и они намеревались её выиграть, первые из первых и лучшие из лучших. Месяцы перестрелок холостыми патронами остались позади, они собирались сыграть в Большую игру. За время длительного пути через Тихий океан они наслышались о славном подвиге 7-го полка морской пехоты в битве в долине Чулай, когда американцы впервые участвовали во Вьетнаме в том, что можно назвать битвой. За три дня боёв в середине августа 7-й полк уничтожил элитный 1-й полк Главных сил Вьетконга. Солдаты 1-го полка морской пехоты были уверены в том, что будут воевать не хуже, если не лучше. Уверенность эта происходила не только от незнания ситуации, но и от их количества. Это был «жирный» батальон, то есть подразделение, укомплектованное по штатному расписанию или сверх того. Когда первый первого высадился на берег, в нём было тысяча сто человек.
Это был большой, красивый батальон, и увидел я их с теми же чувствами, что испытывает старик, когда глядит на человека, напоминающего ему о юности. Я вспоминал, какими были мы сами шесть месяцев назад. Их невинный энтузиазм меня и очаровал, и опечалил — я был очарован, потому что мне снова захотелось стать таким, и мне стало грустно от того, что они совсем ещё не знали, куда попали. А я знал. Я был бессменным статистиком полка. Я знал, что мне придется вписывать имена многих из них в бланки, размноженные на мимеографе, потому что я знал, что они идут не на ту войну, на какой сражались мы в период с марта до августа. Шла уже совсем не партизанская война. Наши патрули по-прежнему сталкивались с партизанами, но всё чаще и чаще мы вели боевые действия против регулярных солдат Главных сил, а в ряде случаев и против подразделений Северовьетнамской Армии. Я не знал, начал ли противник обычное для периода тропических дождей наступление, или нет. Я знал только, что наши батальоны удерживали участки такой ширины, что там по идее должны были стоять полки, что из-за погодных условий зачастую не могли взлететь наши самолёты и вертолёты, что были трудности с передвижением колонн снабжения, танков и тяжёлых орудий по размытым дорогам, что противник сражался всё упорнее, и что мы теряли всё больше людей. Экспедиционная война стала войной на истощение,
