Где-то около полуночи одну из позиций возле деревушки обстреляли из автоматического оружия. Командир отделения связался со мной по полевому телефону и сообщил, что по его правому флангу было произведено двадцать выстрелов, но к потерям это не привело. Прозвучала ещё одна очередь.
— Опять он за своё взялся, Второй-Реальный, — сказал голос в трубке. — Думаю, он в кустах у той речушки.
— Вас понял. Дайте по нему пару раз из М79. Сейчас приду.
Захватив с собою стрелка для охраны, я пошёл по дороге через деревню. В лесной чаще разорвались две гранаты из М79. Грязь на дороге стояла по самую щиколотку. Ничего не было видно, только в одном из домишек горела лампа. Держась поближе к дренажной канаве у обочины на случай необходимости быстро залечь, мы добрались до обстрелянной позиции. В морпеховском укрытии была пара дырок от пуль. Дождь усилился, хоть это и казалось невозможным. Пристроившись к стрелкам, я попытался хоть что-то рассмотреть в черных зарослях в ста ярдах оттуда за рисовым полем. Поле превратилось в крохотное озерцо, и поднятые ветром волны плескались о дамбу перед нами. Затем оранжево-белые огоньки замелькали во тьме. Пули струями понеслись над нами с гадким, сосущим звуком, и я упал ничком в грязь.
— Вот и показался, защеканец, — сказал один из стрелков, засыпая очередями место дульной вспышки снайпера. Ещё три-четыре гранаты с яркими вспышками влетели в деревья.
— Может, сейчас одумается, если его там не разнесло нахрен, — сказал стрелок, прекратив огонь.
Мы выжидали ещё где-то с полчаса. Видя, что ничего больше не происходит, я со своим охранником отправился обратно на КП. Ветер наконец притих, и в неподвижном воздухе жужжали комары. Две миномётные мины разорвались далеко позади нас, где дорога шла вверх и огибала речной изгиб. Они взорвались возле позиций роты «D», рассыпавшись струями красивых красных вспышек. На противоположной стороне первый третьего, вернувшийся незадолго до того во Вьетнам со сплошь необстрелянными солдатами, вёл перестрелку с плодами своего воображения. Мы проходили мимо домишка с горящей лампой, когда кто-то прошептал: «Эй, джи-ай. Джи-ай, сюда ходить». Крестьянин средних лет стоял в дверном проёме, жестами приглашая нас в дом. Мой морпех поднял винтовку, на всякий случай, и мы зашли в домишко. Там воняло чесноком, печным дымом, протухшим рыбным соусом, но в доме было сухо, и мы были рады хоть на несколько секунд укрыться от дождя. Я закурил сигарету, и это тоже была радость. Я глубоко втянул в лёгкие дым, ощущая, как успокаивающе это действует на нервы.
А крестьянин тем временем вытащил из клеёночной обёртки пачку фотографий. Это были изображения вьетнамских шлюх и американских солдат, занимавшихся любовью в разнообразных позициях. Одну за другой показывая фотографии, крестьянин сопровождал каждую шипеньем и хихиканьем. «Хорошо, а? — говорил он. — Номер раз, да? Купить хотеть? Ты купить. Номер раз».
— О боже, старый извращенец, да ни за что, — ответил я. — Кхунг. Не купим.
— Не купим? — спросил крестьянин удивлённо, как это делают все торговцы, когда встречаются с отказом покупателя.
— Кхунг. Чао онг.
— Чао онг, дай-уй (До свиданья, капитан).
— Нет дай-уй. Транг-уй (Лейтенант).
— А! А! Транг-уй. Хокей. Чао транг-уй.
— И как вам эта хрень, лейтенант? — сказал стрелок, когда мы вышли на улицу. — И вот таким мы должны помогать. Мы тут мокрые насквозь, в нас, нахер, пули летят, а он сидит там и дрочит на похабные картинки.
— Жизнь полна несправедливостей.
— У солдата — это верно, сэр.
Остаток ночи мы проспали неспокойным сном и проснулись под моросящим дождём. Взвод в полубессознательном состоянии побрёл в лагерь, оставив одно отделение на охране рубежа. Рисовые поля залило водой, там было полно змей. Они извивались у самой поверхности, и на воде виднелись оставляемые ими следы. Одной огневой группе, оказавшейся отрезанной на островке возвышенной местности, пришлось занять у селян несколько сампанов, чтобы добраться обратно до дороги. Как заключённые с выхода на работу, морпехи шли в лагерь безрадостно, и не ждали, что новый день принесёт им что-то новое или хорошее. Встряхиваясь, чтобы согреться, я чувствовал себя таким уставшим, как ни разу прежде. Всего одна ночь на рубеже меня измотала, и я удивлялся: а как же должен чувствовать себя взвод, проведший несколько месяцев на рубеже? Весьма скоро я это узнал: ничего они не чувствовали, кроме периодических приступов страха.
До конца месяца всё продолжалось тем же порядком. Боёв тогда было мало, а жизнь была бесконечно тоскливой. На одну неделю меня назначили командиром 1-го взвода, на время отсутствия их офицера. В течение той недели мы понесли всего одну потерю в лице командира отделения, которого укус многоножки довёл до госпиталя. Серьёзные бои переместились в долину Иадранг в центральном горном районе, где Седьмой кавалерийский полк, герой битвы на реке Литл-Бигхорн, вёл с северными вьетнамцами сражения, самые крупные в то время на той войне. Но у Дананга было спокойно. Каждую ночь почти каждый час радисты монотонно докладывали: «Обстановка нормальная, без изменений». Два-три раза я выходил во главе патруля, но контактов с противником не было, за исключением обычных снайперов. Обстановка нормальная. Без изменений. Рота потеряла двух пулемётчиков, подорвавшихся на мине. Обстановка нормальная. Без изменений. Мы таскались то на рубеж, то обратно, патрулировали по тропам, утыканным минами-ловушками, отрывали окопы, потом отрывали их заново, когда они обваливались из-за дождя. Дожди шли постоянно. Мы спали, если спали, в грязи. Трясясь от холода, выстаивали ночные смены, ежечасно докладывая: «Обстановка нормальная. Без изменений». Однажды поутру лазутчики убили часового из роты «B». А дождь всё не прекращался. Вьетконговцы выпустили в нас несколько снарядов, но они не долетели, разорвавшись в полях далеко от наших заграждений, цветком расцвёл серый дым, гейзерами взметнулись вода и сгустки грязи. Чарли-6 видел, как в двухстах метрах от той позиции разорвались шесть мин противника из 60-миллиметрового миномёта. Потерь нет. Обстановка нормальная. Без изменений.
В конце месяца вьетконговцы предприняли небольшое наступление на деревню. Дождь в ту ночь шёл слабо. Вода сочилась с разбухшего неба как гной из воспалённой раны. Мы с командиром второго отделения сержантом Коффеллом, которого перевели в первый первого из другого батальона, стояли на смене в грязном окопе, болтая друг с другом, чтобы не заснуть. Мы болтали о доме, женщинах и своих страхах. В джунглях перед нами вдоль реки стелился плотный туман. Казалось, что деревья стоят в глубоких снежных сугробах. Коффелл шёпотом рассказывал мне, как страшно он боится «Попрыгуний Бетти»: это мины такие, которые выпрыгивают из земли и разрываются на уровне пояса. Утром ему предстояло возглавить патруль, и он сказал, что надеется, что они не зацепят ни одной «Попрыгуньи Бетти». Его прежнего ротного поразило такой миной.
— Она ему ногу оторвала по самое бедро, сэр. Бедренную артерию перерезало, и кровь из неё хлестала как из шланга. Мы не могли её остановить. Мы ни хрена не знали, что делать, поэтому просто начали затыкать её грязью, прямо с рисового поля. Мы всё обшлёпывали этот обрубок грязью, но толку от этого не было. Нет, сэр, «Попрыгуньи Бетти» эти, чёрт, как же я их ненавижу.
Автоматическая винтовка глухо грохнула в деревне позади нас. Кто-то из ополченцев Народных сил дал очередь из карабина.
— Чёрт бы побрал этих энэсовцев, опять по призракам палят, — сказал Коффелл.
— Призраки с автоматами не ходят. По звуку на АК похоже.
Затем раздался треск, как будто вспыхнула груда хвороста. Начали рваться ручные гранаты, и трассеры красноватыми огоньками заблестели над нашими головами. Пара пуль шмякнули в позицию по соседству, едва не задев пулемётчика. Низко пригнувшись, я поднял телефонную трубку и позвонил Доджу, взводному сержанту. Он был с другим отделением на школьной позиции, с той стороны деревни. Я спросил, видит ли он, откуда ведут огонь.
— Никак нет, сэр. Нас тут прижали. Даже голов поднять не можем. У нас тут по школе бьют из автоматического оружия. Откуда-то рядом с деревней, но точно сказать не могу.
