изгороди за пятьдесят ярдов от нас затряслись, как под натиском бешеного ветра, и хижина разлетелась на куски от попадания гранаты из 3,5-дюймового. Обломки бамбуковых брёвен и пальмовые листья с крыши подбросило взрывом в воздух, а затем они посыпались на землю, и листья пылали на лету.
Я на четвереньках пополз вдоль цепи, надрывно выкрикивая команды, управляя огнём взвода. Морпехи обезумели, они заливали деревню огнём, залп за залпом, одни что-то неразборчиво вопили, другие выкрикивали грязные ругательства. Ко мне подбежал Аллен. Взгляд его голубых глаз был безумен. Он сообщил, что видел, как несколько вьетконговцев стали отходить, и один из них упал, сражённый пулемётным огнём. Пуля с чмоканьем впилась в землю между нами, мы упали и раскатились в разные стороны, потом снова подползли друг к другу, я истерично засмеялся, а Аллен с ещё более безумным видом начал выпускать в деревню гранаты из 40-миллиметрового гранатомёта. Чуть-чуть спустя Миллер связался с нами и подтвердил, что вьетконговцев из деревни Хойвук мы выбили; снайпер из его роты увидел, как их отделение спасается бегством по тропе, и двоих убил.
По нам по-прежнему постреливали, но беспорядочно и не прицельно. Я передал по цепи, что вьетконговцы бегут, и что бойцы из роты «D» ещё двоих убили. Взвод воодушевился, подобно хищнику при виде убегающей жертвы; несколько морпехов съехали по береговому склону и начали стрелять от самой воды. Я чувствовал, что вся цепь хочет броситься в атаку через реку. Взвод превратился в единое существо, изготовившееся к тому, чтобы броситься вперёд и вышибить душу из чего угодно, что станет на его пути. Я это чувствовал, и потому отправил огневую группу младшего капрала Лабьяка вниз по течению на поиски брода. Сможем перебраться на тот берег — сможем закончить дело. Мне жутко хотелось форсировать реку. Я хотел сровнять деревню с землёй и уничтожить оставшихся вьетконговцев в ближнем бою. Мне хотелось, чтобы мы намотали их кишки на свои штыки.
По нам открыл огонь снайпер, но мы заставили его замолчать гранатами из М79. Вернулся Лабьяк, мокрый по грудь. С его слов, форсировать реку возможности не было. Дно резко уходило вниз, и течение чуть не сбило его с ног. Ну да ладно, нормально, обойдёмся без преследования, без окончательной, завершающей штыковой атаки. И всё же меня пьянил некий восторг. Происходил он не только от неожиданного избавления от опасности, но и от радости, потому что я видел, как безупречно действовал взвод под моим руководством, попав под сильный огонь. Подобного ощущения я ни разу до того не испытывал. Когда цепь развернулась и бросилась вперёд через поляну, под вражескими пулями, воющими вокруг них, развернулась и бросилась вперёд чётко, как на учениях, меня охватила сладкая боль, пронзительная, как при оргазме. Может, именно поэтому некоторые офицеры посвящают свою жизнь службе в пехоте, потому и терпят они все эти мелочные наставления, бытовые неудобства и лишения, тоску лет, проведённых в скучных гарнизонах: лишь бы испытать один-единственный момент, когда группа солдат под твоим началом и в крайне напряжённой атмосфере боя делают в точности то, чего ты от них хочешь, как будто бы они суть продолжение тебя самого.
Я никак не мог отойти от этого кайфа, вызванного недавними событиями. Перестрелка завершилась, разве что было ещё несколько беспорядочных выстрелов, но я не хотел, чтобы всё кончалось. Поэтому, когда снайпер начал стрелять из зарослей за деревней, я повёл себя как-то безумно. Приказав взводу навести винтовки на те кусты, я стал прохаживаться по поляне, пытаясь навлечь на себя огонь снайпера.
— Как выстрелит, каждому сделать по пять выстрелов, беглым, вон по тем кустам, — приказал я, прохаживаясь взад-вперёд и чувствуя себя неуязвимым, как индеец в заколдованной рубахе.
Ничего.
Я прекратил расхаживать и, обернувшись к лесу, стал размахивать руками. «Давай, Чарли, стреляй, сучара, — заорал я что есть мочи. — Хо Ши Мин — козёл! Е…л я коммунизм! Стреляй, Чарли!».
Некоторые из морпехов засмеялись, и, услышав, как один из них пробормотал: «Коротышка этот вовсе на хер спятил», я тоже расхохотался. Я был не в себе. Я парил высоко, очень высоко в горячке озверенья.
— Давай, стреляй, Чарли, — заорал я снова, выпуская в кусты очередь из карабина. — Сукин ты сын, попробуй, попади! Е…л я дядю Хо! Жди в Ханое в Рождеству!
Я был Джоном Уэйном в «Песках Иводзимы». Я был Альдо Реем в «Боевом кличе». Нет — я был молодым, не совсем ещё зрелым офицером, парившим на крыльях передоза адреналина, вызванного тем, что я только что без единой потери вышел победителем в ближнем бою.
Снайпер отклонил моё предложение, и я постепенно успокоился. Вызов на связь от капитана Миллера вернул меня в реальный мир. Взвод действовал отлично, сказал он. Мы должны были их отвлечь, и, видит бог, отвлеклись вьетконговцы не на шутку. Он приказал нам заночевать на месте. Идея эта пришлась мне не очень по душе; противник знал, где мы находимся, и мог обстрелять нас из миномётов. С другой стороны, в том и состояла наша задача — отвлекать внимание противника от роты Миллера.
Взвод занял круговую оборону и начал окапываться. Понимая, что нас могут обстрелять, окопы мы отрывали глубокие, то есть настолько глубокие, насколько это было возможно в липкой, неподатливой земле. Когда мы с Джоунзом закончили работу, то воткнули лопатки в бруствер и спустились в окоп перекурить. Никогда ещё сигарета не казалось мне столь приятной на вкус. Я по-прежнему был в приподнятом настроении. Пока я курил, я чистил свой карабин, с любовью водя ветошью по лакированному прикладу, стволу и длинному изогнутому магазину, двигая взад-вперёд затвор и наслаждаясь тем, как приятен он на ощупь, и какие приятные звуки издаёт. Я никого ещё не успел из него убить, но благодаря моим приказам погибло несколько человек, и меня в какой-то степени это тоже радовало, и, когда мы начали убивать вьетконговцев, я глядел на это с удовольствием.
В ту же ночь передышка от муссонных дождей кончилась. Окопы превратились в миниатюрные бассейны. Снайперские пули хлопали над нами почти всю ночь. И хотя шансов попасть в цель у снайперов практически не было, расслабиться нам они не давали. Через каждые пятнадцать-двадцать минут раздавалось «крэк-крэк-крэк», и ничего не было видно — лишь кружащиеся пятна тьмы да клочья белого тумана над рекой. Рано утром, перед рассветом, дождь прекратился. И тут полчища москитов, которых до того прибивали к земле дождь и ветер, взлетели с мокрой земли и набросились на нас. У пиявок тоже начался банкет.
Лёжа в полусне в луже воды глубиной шесть дюймов, я услышал пронзительный вой, чей-то истошный вопль «Ложись!», и звук, похожий на треск дерева, поражённого молнией. Земля содрогнулась.
— Господи Исусе, что это было? — спросил Джоунз, сидевший рядом и дежуривший у рации.
— Чем бы это ни было, это не 60- и не 82-миллиметровый. Свяжись с ротой «D». Может, наши же и бьют.
Дотянувшись через плечо до трубки рации «PRC-10», Джон снял её и нараспев заговорил: «Дельта-6, я Чарли-2, приём… Дельта-6, Дельта-6, я — Чарли-2, Чарли-2, приём… Дельта-6, я Чарли-2, как слышите, приём… Я Баунд Чарли-2, вызываю Баунд Дельту-6, как слышите, приём…
Снова возник и начал нарастать тонкий свист. Снаряд ударил в речной берег менее чем в пятидесяти ярдах от нас, и земля снова вздрогнула. Куски земли, ветки и горячие осколки с шипеньем обрушились в реку.
— Дельта-6, я Чарли-2, - сказал Джоунз лёжа, прикрывая загривок одной рукой. — Как слышите меня, Дельта-6, приём.
Он повернулся ко мне. Я перекатился на бок и почувствовал, как холодом обожгла меня вода, скатившаяся по рубашке в брюки, в паховую область.
— Сэр, не могу связаться с ротой «D». Скорей всего, аккумуляторы промокли.
— Чёрт бы побрал эти рации. Шлют нам всякое барахло. Ладно, пробуй, дальше. Если это наши бьют, заставим их прекратить огонь.
— А если не наши?
— Тогда нас, может, разорвёт всех на хер. Пробуй дальше.
— Дельта-6, Дельта-6, я Баунд Чарли-2, вызываю Баунд Дельту-6, приём.
Слабый голос, прерываемый помехами, прохрипел из трубки:
— … два… позиция… приём.
— Дельта-6. Связь неустойчивая. Прошу повторить.
