справа. Ни к чему не прикасайся. Кладёшь очень-очень осторожно. Убегаешь первым, я — за тобой, чтоб не столкнуться. Понял?
— Так точно, сэр.
Я обтёр скользкую от пота ладонь и свёл концы чеки, чтобы её можно было резко выдернуть. (Так, как в кино, зубами, чеку из гранаты не выдернешь — зубов лишишься, а чека останется на месте).
— Вытащить чеку.
Мы вытащили чеки и, прижимая спусковые рычаги руками, положили гранаты на землю. Я старался не глядеть на тонкую блестящую паутинку. Кроу сорвался с места, я побежал за ним. Мы нырнули в трубу, прикрыв головы руками. Я отсчитывал время: «Тысяча-раз, тысяча-два, тысяча-три…» Тишина. «…Тысяча- четыре, тысяча-пять, тысяча-шесть».
— Что за блядство, чёрт! Ни одна не взорвалась. Ничего не работает, Кроу. Рации, гранаты — ничего. Чёрт.
— Придётся повторить, сэр.
Эта фраза прозвучала скорее с вопросительной, чем утвердительной, интонацией.
— Да, повторим.
Я шёл обратно по тропе на полупарализованых ногах, как будто в страшном сне, когда за тобою гонятся, а ты беспомощно пытаешься убежать. Не было никаких гарантий, что гранаты не взорвутся у нас под носом. Может, запалы у них бракованные, горят медленно? Ноги мои всё больше наливались тяжестью, а затем я ощутил худший из страхов: страх перед страхом. Мне казалось, что я почти уже дошёл до состояния полного паралича, и это ужасало меня больше всего на свете. «Э, про лейтенанта Капуто слыхал? Облажался он в том патруле. Чувак ничё сделать не смог — мины-ловушки испугался. Шваль они, всё это офицерьё, блин». Я уговаривал себя пройти последние двадцать футов до завала подобно отцу, разговаривающему с ребёнком, делающим первые шаги. Сначала правой. Теперь левой. Теперь снова правой. Вот так! Почти дошли, малыш.
— Вытащить чеку, Кроу.
Мы положили на землю гранаты. Уложенные рядом, они походили на четыре оливково-зелёные яйца в гнезде.
— Бежим!
Мы шумно пробежали по тропе и ласточкой нырнули в трубу. Гранаты и мина-ловушка громыхнули, разнося всё вокруг. Нас обсыпало обломками с баррикады. Кроу улыбнулся с победным видом.
Взвод добрался до высоты 92 где-то после обеда. К этому времени бойцы вымотались, плечи ныли под тяжестью винтовок, рюкзаков и бронежилетов. Целые сутки они провели под огнём то одного, то другого рода, и изнемогли до оцепенения. Соорудив навесы от барабанившего дождя, они прилегли отдохнуть. Некоторые даже навесов делать не стали. Им было уже на всё наплевать, даже на самих себя. Я обошёл их, проверяя состояние ног. У нескольких человек были серьёзно поражены ноги: траншейная стопа, сморщившаяся кожа в красных прыщах и пузырях. Я просто поражался — как могли они вообще ходить? Пообедали. Наш сухпай был таким же, как у вьетконговцев: варёный рис, скатанный в шарики с начинкой из изюма. Рисовые шарики было легче носить, чем тяжёлые банки из Сухпаев, к тому же они приостанавливали понос, от которого страдали все. Поедая рис на той хмурой высоте, я вдруг понял, что мы всё больше и больше начинали походить на противника. Ели мы то же, что и они. Мы научились передвигаться по джунглям так же скрытно, как они. Мы страдали от тех же напастей. Собственно говоря, у нас было больше общего с вьетконговцами, чем с представителями армии писарей и штабных офицеров, сидевшими в тылу.
Я натягивал сухие носки, когда капитан Нил вызвал меня на связь. Рождественское перемирие вступило в силу. Операцию было решено завершить. Моему взводу следовало вернуться как можно быстрее. «А вертолётами вывезти нельзя?» — спросил я. Нет, ответил Нил, об этом не может быть и речи. Я огласил это известие, и солдаты шумно возрадовались. «Хей-хей! Потащимся чуток. Весёлого, нах, Рождества!»
— Ну уж нет. Я тут останусь, — заявил рядовой первого класса Баум. — Житуха тут чудесная — грязь, дождь, говно.
Взвалив на плечи рюкзаки, мы побрели вниз, к тропе «Пурпурное сердце»? по ней можно было быстрее всего добраться обратно. У Дьёфуонг, деревушки, располагавшейся в нескольких сотнях ярдов от высоты Чарли-Хилл, тропа раздваивалась. Правая ветка уходила дальше вдоль реки, а левая — за подножия холмов к заставе. Мы пошли по левой, потому что так получалось ближе, и меньше было вероятности напороться на мины или засаду.
За деревушкой начинался затопленный рисовый чек, на дальнем краю которого располагалась крутая насыпь. По всей длине этой насыпи тянулась ограда из колючей проволоки, с одной стороны приклеплённая к мёртвому дереву. Тропа вела вверх через дыру в ограде рядом с этим деревом. Мы с головным отделением, сержантом Прайором и Джоунзом пересекли рисовый чек. Вода была холодна и местами доходила до груди, дождь покрывал её рябью, походившей на утреннюю игру форели в реке. Именно так выглядела по вечерам река Онгоноган, там, где она текла спокойно и широко, огибая поросший лесом крутой берег, выше каменистого узкого участка у Бэрнд-Дэм, где вода бурлила и пенилась. А там, на излучине, река была глубокой и гладкой, и от крупной форели по медно-зелёной воде расходились круги. Мы с Биллом, приятелем по рыбалке, обычно ходили туда на закате ловить на удочку коричневых форелей. Улов наш никогда не был большим, но зато мы отлично проводили время, закидывая удочки и беседуя о том, что будем делать после школы, обо всём, что ждало нас за пределами нашего города, в огромном мире, который, как нам казалось, обещал так много. Мы были ещё мальчишками и думали, что всё для нас возможно. От этих воспоминаний мне на какой-то момент сжало сердце: не от тоски по дому, а больше из-за ощущения того, что меня там больше нет, что я ухожу всё дальше от того исполненного надежда прежнего мальчика, из-за желания снова стать таким же, как тогда.
Отделение Прайора взобралось на насыпь. Бойцы оскальзывались на илистой тропе, съезжая вниз и валясь друг на друга, и сбились в итоге в плотный клубок. Остальная часть взвода брела по рисовому чеку позади нас, держа винтовки над водой. Змея, проскользнувшая между двумя бойцами из колонны, несколько раз прочертила по чёрной воде букву «S». Выбравшись на сушу, морпехи Прайора растянулись и зашагали вверх по хребту, который возвышался над насыпью. Вдалеке виднелись Аннамские горы, высокие и неприступные. Два последних отделения начали взбираться на насыпь, сбиваясь в кучу по мере того, как бойцы один за другим оскальзывались и съезжали к тем, что следовали за ними.
Стоя у мёртвого дерева, я помогал морпехам взбираться по тропе. «Передай назад — в кучу не сбиваться», — сказал я. Слева от меня с тихим журчанием через долину тёк ручей. «В кучу не сбиваться,? повторил морпех.? Передай назад». На той стороне чека последние бойцы колонны шли мимо хижины, стоявшей на краю деревушки. Их хижины поползли клубы дыма, из неё с воплями выбежала женщина.
— Биттнер! — крикнул я взводному сержанту, который вёл к нам хвост колонны. — Что там происходит, чёрт возьми?
— Не расслышал, сэр.
— Я про хижину. На кой чёрт и кто её поджёг?
— Кто-то сказал, что вы передали, что с этой хижиной надо разобраться, сэр.
— Что?!
— Передали, что с хижиной надо разобраться, сэр.
— Да бог ты мой. Я же сказал: «В кучу не сбиваться. В кучу не сбиваться! Затушить огонь».
— Есть, сэр.
Я стоял у голого дерева, наблюдая за тем, как морпехи заливают огонь водой из касок. К счастью, кровля ещё до поджога была влажной, и горела медленно. Зашагав обратно к головному отделению, я увидел Аллена, ковылявшего по тропе.
«Ален, как дела?»? спросил я, протягивая ему руку. Ухватившись за неё, он перебрался через край насыпи.
«Тащим службу, лейтенант. Тащим, всё нормально», — сказал Аллен, шагая рядом со мной. Впереди я видел отделение Прайора, взбирающееся на хребет. На хребте появился и тут же исчез силуэт головного, перешедшего на другой склон холма. «Но это вот перемирие как раз вовремя, — продолжал Аллен. — Отдохнуть не помешает. Это вот перемирие — первый раз хоть отдохнуть…»
Что-то громыхнуло, налетел горячий плотный воздух, бедро будто иглой укололо, и что-то ударило
