меня в поясницу. Я свалился ничком прямо в грязь, в ушах звенело. Лёжа на животе, я услышал очередь из карабина продолжительностью в несколько секунд, затем кто-то начал звать: «Санитара! Санитара!» В ушах у меня звенело, и поэтому выстрелы и голос доносились как будто издалека. «Санитара! Санитара!» Кто-то заорал: «Ложись!» Я поднялся на четвереньки, пытаясь понять, что за дурак орал «ложись». То не снаряд был — противопехотная мина, большая мина. И кто же, чёрт возьми, заорал «ложись»? Да ты и заорал, идиот. Твой же голос был. И зачем ты это сделал? Ограждение. Ограждение из колючей проволоки — последнее, что ты увидел перед тем как упасть. Ты упал лицом к ограждению, и всё произошло так же, как тогда, когда тебе было шесть лет, и ты гулял по лесу со своим другом Стенли. Стенли было девять, и он всё пугал тебя рассказами о лесных медведях. Затем издалека до тебя донеслось какое-то рычание и урчание, и ты, решив, что это медведь, побежал по направлению к шоссе, попытался перелезть через ограду из колючей проволоки на обочине, и зацепился брюками за колючки. Повиснув на той ограде, ты закричал: «Стенли, это медведь! Это медведь, Стенли!» А Стен подошёл, заливаясь смехом, потому что урчание исходило от грейдера, ехавшего по шоссе. То не медведь был, а машина. Так и тут: громыхнула наземная мина, а не снаряд.
Я стоял, пытаясь вернуть мыслям ясность. Меня слегка пошатывало, но задеть не задело, лишь тонкий осколок застрял в штанине. Я вытащил его. Он был ещё горячим, но даже кожу не пробил. Аллен стоял рядом на четвереньках, бормоча: «Что это было? Как же так? Господи, господи ж ты мой». В тридцати-сорока футах позади нас лежал клочок опалённой земли с воронкой, колыхалось облачко дыма, и стояло мёртвое дерево, ствол которого обуглился и треснул. Рядом с воронкой лежал сержант Вер. Он встал на ноги и упал — подломилась нога. Вер снова поднялся, и снова подломилась нога, и, вытянув раненную ногу прямо перед собой, он закрутился на здоровой, как в казачьей пляске, затем упал навзничь, размахивая взад-вперёд рукою перед грудью. «Бах. Бах, — сказал он, продолжая болтать рукой взад- вперёд. — Первый раз в патруль, и — бах».
Аллен встал на ноги, глаза его были будто стеклянными, на лице застыла ухмылка. Он спотыкаясь подошёл ко мне. «Что это было, сэр?»? спросил он, свалившись на меня и сползая по груди, хватаясь руками за рубашку. Не успел я его поддержать, как он снова упал на четвереньки и рухнул на живот. «Господи, что это было? — произнёс он. — Как же так? Голова болит». И тут я увидел, что из его раны в районе затылка и шеи сочится кровь. «Бог ты мой, больно-то как. Как же так?»
Я был ещё немного не в себе после взрыва и лишь приблизительно представлял, что случилось. Да, это была мина. Скорее всего, из засады взорвали. Взрыв произошёл после того, как мимо того места прошло всё отделение Прайора. Я сам менее чем за десять секунд до взрыва стоял на том самом месте, возле того дерева. Будь это мина-ловушка или мина нажимного действия — она взорвалась бы именно тогда. А затем — огонь из карабинов. Да, это была мина с электродетонатором, и взорвали её из засады — ничего особенного для тех, кто взирает на «общую картину» в тылу, и переворот в душе человека, испытавшего это на себе.
Опустившись на колени рядом с Алленом, я полез рукой себе за спину, чтобы достать перевязочный пакет, и оцепенел, нащупав большую дыру с рваными краями в бронежилете. Я вытащил оттуда несколько шрапнелин. Они были цилиндрической формы, размером с охотничью картечь калибра «00». Мина была типа «Клеймора», скорее всего самодельная, судя по чёрному дыму. Чёрным порохом начинили. В воздухе ощущалась характерная вонь — как от тухлых яиц. Да уж, когда б не бронежилет, эти шрапнелины славно бы разделали мой позвоночник. Мой позвоночник. Бог ты мой — задержись я на том месте ещё на десять секунд, мои ошмётки сейчас по деревьям бы собирали. Случайность. Чистая случайность. Аллена, который находился непосредственно рядом со мной, ранило в голову. Меня не задело. Случайность. Вот он, единственно истинное божество современной войны — слепая случайность.
Вытащив подушечку, я попытался остановить кровотечение у Алена. «Господи, больно как,? сказал он.? Голова болит».
«Вот что, Аллен. Всё будет хорошо. Кость, по-моему, не задело. Всё будет нормально». От моих рук, перепачканных в его крови, поднимался пар. «Теперь-то наотдыхаешься ты вволю. В дивизионном госпитале отдыха до отвала. Вывезем тебя — моргнуть не успеешь».
— Господи, больно как. Как же так? Больно.
— Знаю, что больно, Билл. И хорошо, что ты это чувствуешь, — сказал я, вспомнив, как крошечный осколок остро ужалил меня в бедро. От него всего лишь волдырь вскочил, как от пчелиного укуса. Да-да, конечно — больно тебе от ран, младший капрал Билл Аллен.
В голове у меня прояснилось, звон в ушах стих, осталось лишь тихое жужжание. Я приказал Прайору и Айкеру организовать вокруг рисового поля круговую оборону силами своих отделений. Эвакуационные группы начали вытаскивать раненых с чека на ровный участок земли между насыпью и основанием хребта. Участок был небольшой, но ему предстояло сойти за посадочную площадку для вертолётов.
Мы с одним из стрелков потащили сержанта Вера, положив его руки себе на плечи. «Бах. Бах, — повторял он, ковыляя между нами, обхватив нас за шеи.? Первый раз в патруль, лейтенант, и бах, попало. Чёрт!». Санитар разрезал штанину ножом и принялся перевязывать раны. Крови было много. Двое морпехов притащили с чека Санчеса. Лицо его было так сильно посечено шрапнелью, что я с трудом его узнал. Невредимыми на его лице остались лишь глаза. Осколки каким-то образом в глаза не попали. Он был без сознания, и глаза его были полуприкрыты — две белые щёлочки в массе клубнично-красной плоти. Санчес выглядел так, как будто его подрал когтями некий невидимый зверь. Морпехи обмахивали его руками.
— Ему всё хуже и хуже, сэр, — сказал один из стрелков. — Если его в ближайшее время не вывезти, то, боимся, станет ему так худо, что умрёт.
— Ладно, ладно, как только остальных доставим.
— Роделлу, сэр. Пусть Роделлу принесут. По-моему, у него проникающее ранение в грудь.
Я соскользнул с насыпи и пошлёпал по воде туда, где санитар, Док Кайзер, пытался спасти капрала Роделлу. Всю его грудь и живот покрывали марля и подушечки. Одна из перевязок, закрывавшая дыру, которую осколок проделал в его лёгком, насквозь промокла от крови. При каждом вдохе вокруг раны образовывались и лопались розовые кровяные пузырьки. Он издавал хриплые звуки. Я попробовал с ним заговорить, но он ничего не мог сказать, потому что из-за этого дыхательное горло заполнилось бы кровью. Роделла, который имел уже два ранения, на этот раз рисковал захлебнуться собственной кровью. А больше всего мне было не по себе от выражения его глаз. В его глазах были боль и непонимание, как у ребёнка, которого жестоко выпороли непонятно за что. И вот эти его глаза, его молчание, пенящаяся кровь и булькающие, хриплые звуки, исходившие из его груди, породили во мне такую пронзительную душевную боль и такую сильную ярость, что я не мог отличить одного чувства от другого.
Я помог санитару перенести Роделлу к посадочной площадке. Вокруг него были его товарищи, но он был один. В его глазах читалась отстранённость. Он был одинок в том мире, в котором оказываются люди с тяжкими ранениями, его отделяла от нас боль, которой никто не мог с ним разделить, и смертный страх тьмы, грозившей его поглотить.
Затем мы доставили последнего из раненых, капрала Грили, пулемётчика, левая рука которого висела, держась на нескольких волокнах мышечной ткани, а сама рука представляла собой алое месиво. Грили был в сознании, и очень зол. «На хер, — повторял он снова и снова. — На хер. На хер. На хер это перемирие. Хер им, а не перемирие, но меня им не убить. И хер какая мина меня когда убьёт». Пока мы его тащили, я сам ощутил гнев, очень холодный, очень сильный гнев, который не был направлен ни на что конкретное. Это была просто ледяная, неукротимая ярость; ненависть по отношению ко всему на свете, кроме вот этих бойцов. Именно так — кроме этих моих бойцов, любой из которых был лучше всех тех, кто послал их на войну.
Я вызвал по радио медэвак. Началась обычная тягомотина. Сколько раненых? Девять — четыре ходячих, пятерым требуется эвакуация. Девять?! Девять раненых от одной-единственной мины? Что ж там за мина была? С электродетонатором, на чёрном порохе, самодельная «Клеймор, скорей всего». Нет, а как всё было? Чёрт, потом расскажу. Медэвак давай. У меня тут как минимум один, а может, и двое раненых, что умрут от ран, если их не вывезти. Мина большая была? Четыре-пять фунтов взрывчатки, шрапнели очень много. Она была установлена на насыпи, а взвод находился на рисовом чеке возле неё. Большая часть шрапнели прошла над их головами. В противном случае у меня было бы несколько убитых. Всё, доволен? А теперь «птичек» давай. «Бах. Бах, — сказал сержант Вер. — Первый раз в патруль, и бах, попало». Чарли-2, сообщите первые буквы фамилий и личные номера раненых, нуждающихся в эвакуации. Что, прямо сейчас?
