Политическая биография Сталина

свою очередь, решение вопроса о выходе из кровавой бойни, продолжавшейся к тому времени уже почти три года и, если смотреть правде в лицо, по существу, поставившей всю огромную страну на грань катастрофы, самым прямым образом было связано с перспективами самой этой революции. Если война, вопреки расчетам тех, кто ее начинал, стала одной из главных причин, породивших революцию, то выход из этой войны также лежал в русле дальнейшего развития самой этой революции. Но своеобразие ситуации в России в тот период было таково, что война как одна из причин революционного взрыва в силу закономерного развития событий могла превратиться и в своего рода могильщика этой же самой революции. Другими словами, продолжение войны могло привести к тому, что революция сама сгорит в пламени военного пожара. И к чести Сталина как политического деятеля, можно отнести то, что он достаточно четко уловил эту внутреннюю диалектическую взаимосвязь и взаимозависимость между войной и революцией. В одной из самых первых статей, написанных им после приезда в Петроград, он писал: «…«…продолжительная война с ее последствиями финансового, хозяйственного и продовольственного кризиса является тем подводным камнем, о который может разбиться корабль революции»[578].

Таким образом, его позиция по одному из коренных вопросов того времени была в общем достаточно определенна. Что же касается имевших отнюдь не второстепенное значение конкретных деталей этой позиции, то здесь картина не столь однозначна. Первоначально Сталин придерживался точки зрения, согласно которой давление со стороны масс на Временное правительство может оказаться эффективным средством прекращения войны и заключения мира. Поставив вопрос: где же выход из сложившейся в стране ситуации, он давал следующий ответ:

«Выход — путь давления на Временное правительство с требованием изъявления им своего согласия немедленно открыть мирные переговоры.

Рабочие, солдаты и крестьяне должны устраивать митинги и демонстрации, они должны потребовать от Временного правительства, чтобы оно открыто и во всеуслышание выступило с попыткой склонить все воюющие державы немедленно приступить к мирным переговорам на началах признания права наций на самоопределение.

Только в таком случае лозунг «долой войну!» не рискует превратиться в бессодержательный, в ничего не говорящий пацифизм, только в этом случае может он вылиться в мощную политическую кампанию, срывающую маску с империалистов и выявляющую действительную подоплёку нынешней войны.»[579].

Такая постановка вопроса, в общем правильная в тех условиях, была вместе с тем слишком уж обтекаемой и неконкретной. В дальнейшем партия большевиков по инициативе Ленина выдвинула более четкую и определенную программу по обеспечению выхода страны из войны, центральным пунктом которой стало требование немедленного мира без аннексий и контрибуций. Учитывая изначальное нежелание Временного правительства искать пути действительного выхода из войны, его вполне четко и неоднократно выраженное стремление под флагом сохранения верности союзническим соглашениям продолжать войну до победного конца, призрачные надежды на эффективность мер давления на Временное правительство (а это проглядывает в позиции Сталина достаточно отчетливо) справедливо воспринимаются как политическая наивность.

Дальнейший ход событий очень быстро подтвердил это. В день празднования Первого мая (по новому стилю) министр иностранных дел Милюков направил ноту правительствам Англии и Франции. В ней Временное правительство уведомляло, что Россия «будет вполне соблюдать обязательства, принятые в отношении наших союзников», и «питать полную уверенность в победоносном окончании настоящей войны…»[580]. Нота эта явилась детонатором политического взрыва огромной силы, потрясшего всю страну, и приведшего в конечном счете к кардинальной перетряске состава Временного правительства. После этого эпизода Сталин уже не проявлял каких-либо колебаний или иллюзий в отношении позиции Временного правительства по вопросам войны и мира. К слову сказать, не только лично Сталин как один из деятелей партии большевиков, но и многие другие ее представители на первых порах после Февральской революции питали некоторые иллюзии в отношении Временного правительства. И данное замечание направлено не на то, чтобы обелить Сталина, а на то, чтобы подчеркнуть, что ситуация в стране, особенно на первых порах после победы в феврале, была пронизана энтузиазмом и характеризовалась столь бурным всенародным ликованием, что испытывать определенные иллюзии и питать надежды, пусть и призрачные, было вполне естественным.

Заслуживает определенного внимания еще один факт того периода из биографии Сталина как политического деятеля. Хотя, конечно, с точки зрения нынешнего времени он представляется весьма малозначительным. Речь идет о его позиции по вопросу объединения с меньшевиками. Этот вопрос возник в связи с принципиально новой обстановкой, сложившейся на политической арене страны. Так что его постановка в повестку дня была отражением реальной действительности, требовавшей консолидации всех революционных сил. Сталин в первый период после приезда в столицу (по крайней мере до возвращения Ленина из эмиграции) стоял на позиции возможного объединения с меньшевиками.

На мартовском совещании, о котором уже шла речь выше, Сталин, выступая с докладом, следующим образом изложил свою точку зрения: «Без разногласий нет партийной жизни. Внутри партии мы будем изживать мелкие разногласия. Но есть один вопрос — объединять необъединимое невозможно. С теми, кто сходится на Циммервальде и Кинтале, т. е., кто против революционного оборончества, у нас будет единая партия. Это — демаркационная линия. Меньшевикам нужно заявить, что это пожелание является только пожеланием только группы собравшихся сейчас, и это не обязательно для всех большевиков. Мы должны идти на собрание и никаких платформ не выставлять. В рамках пожелания — созыв конференции на почве антиоборончества»[581]. В конечном итоге была создана комиссия для ведения переговоров, которую фактически возглавил Сталин: ему было поручено выступить по этому вопросу на общем собрании большевиков и меньшевиков. Большевики решили участвовать в совместном собрании с меньшевиками, однако только с информационной целью. Но буквально в эти дни всякие попытки найти общий язык с меньшевиками были полностью и окончательно похоронены возвращением В.И. Ленина из эмиграции. Он выступил на совместном собрании большевиков и меньшевиков с речью, в которой отстаивал и развивал свои апрельские тезисы. Меньшевики с яростью и злобой выступили против ленинских тезисов. Большевики в знак протеста покинули совместное собрание. А через день, 6 апреля, в центральном органе партии большевиков «Правде» появилось сообщение о том, что большевики никакого участия в попытках объединения не принимают. Таким образом, робкая и заранее обреченная на провал идея объединения, оказалась благополучно похороненной даже еще до того, как она смогла принять четкие и ясно очерченные формы.

Как видим, в принципиальном плане Сталин допускал возможность объединения с меньшевиками, но только на определенных условиях, причем оговаривал, что эту его позицию не обязательно разделяют другие члены партии большевиков. Обращает на себя внимание и то, что партийную жизнь он не видел (по крайней мере тогда!) возможной без разногласий. Для более позднего Сталина подобная точка зрения представлялась бы уже безусловно крамольной.

Сталин не случайно затронул вопрос об объединении: для этого были реальные основания. Объединительные тенденции, получившие тогда довольно широкое распространение не только среди большевиков, но и меньшевиков, служили отражением того простого факта, что на уровне местных организаций такое объединение зачастую осуществлялось фактически явочным порядком и находило довольно широкую поддержку со стороны рядовых членов партии. И хотя тенденцию к объединению нет оснований характеризовать в качестве главной, доминирующей, она, тем не менее, была достаточно сильной. Партийные верхи не могли полностью игнорировать такого рода настроений[582].

Однако в принципиальном плане о реальном объединении речи не могло быть, поскольку большевиков и меньшевиков разделяли не просто разногласия по коренным вопросам, но фактически между ними лежала непреодолимая политическая пропасть. Это прекрасно понимал Ленин, поэтому он решительно и категорически выступал против любых попыток со стороны большевиков найти какие-то точки