Политическая биография Сталина. Том 2

высказал в своем докладе. В заключительном слове он специально коснулся этого вопроса, не ставя, разумеется, всех точек над i. «То, что мы за это время понаисключили десятки, сотни тысяч людей, то, что мы проявили много бесчеловечности, бюрократического бездушия в отношении судеб отдельных членов партии, то, что за последние два года чистка была и потом обмен партбилетов — 300 тысяч человек исключили. Так что с 1922 года у нас исключенных насчитывается полтора миллиона… Вы не утешайте себя тем, что каких-нибудь 12 тысяч, может быть, из старых кадров остается и что троцкисты последние кадры пускают в ход для того, чтобы пакостить, которых мы скоро перестреляем (выделено мной — Н.К.), не утешайте себя. Бездушная, бесчеловечная политика в отношении рядовых членов партии, отсутствие всяких интересов у многих из наших руководителей к судьбам отдельных членов партии, эта готовность тысячами вышибать людей, которые оказались замечательными людьми, когда мы их проверили, первоклассными стахановцами, готовыми идти на всякие жертвы.

Все это создает обстановку для того, чтобы умножать резервы врагов — и для правых, и для троцкистов, и для зиновьевцев, и для кого угодно. Вот с этой бездушной политикой, товарищи, надо покончить»[925].

Однако слова Сталина остались всего лишь словами. Они являлись скорее формой маскировки и способом успокоения и не повлекли за собой каких-то изменений в общем курсе. В еще большей степени они являлись попыткой выглядеть радетелем справедливости и поборником умеренной линии в проведении чистки. И здесь нельзя не признать зерно истины в оценке Р. Такера, что «Сталин возложил собственную ответственность за чистку последних лет на «некоторых товарищей», которые на самом деле во время кампании по проверке и обмену партийных документов в 1935–1936 гг. выполняли его указания»[926].

Сталин на этом пленуме продемонстрировал мастерство политической эквилибристики. С одной стороны — и это являлось главным — он провозгласил курс на расширение и углубление процесса репрессий и чисток. С другой стороны, в своем заключительном слове призывал проявлять внимательность и человечность по отношению к членам партии, положить конец бездушию и бюрократическому подходу при рассмотрении дел коммунистов. По его арифметическим прикидкам, врагов в партии было не так уж и много, но одновременно он указывал, что они проникли повсюду. Если брать его отдельные высказывания, то можно было бы рассчитывать на то, что вакханалии «охоты на ведьм» будет положен конец. Но это были бы наивные расчеты — они решительно и безоговорочно опровергались стратегической линией на ужесточение репрессий. И вал репрессий нарастал с каждым днем. Масштабы репрессий вплотную приближались к своему апогею.

Глава 14 АПОГЕЙ «ВЕЛИКОЙ ЧИСТКИ» И ЕЕ ФИНАЛ

1. Был ли заговор в военных кругах?

«Великая чистка», как уже отмечалось ранее, и по прошествии семи десятилетий вызывает множество вопросов, ответы на которые или слишком прямолинейны и однозначны, или же слишком эмоциональны, а чаще тенденциозны, — и потому не способны убедительно объяснить стратегические цели и глубинные, а не лежащие на поверхности, замыслы ее организатора. Пользуясь образными словами Шекспира, можно сказать, что многие исследователи определяют тот период как «конец времен и прекращенье дней». Но смею заметить, что такое представление отнюдь не было свойственно современникам той эпохи. Это наш ретроспективный взгляд искажает истинные параметры и черты тех лет. Тогда же они воспринимались совсем иначе. Я приведу дневниковую запись дальней родственницы Сталина М. Сванидзе, которая в связи с процессом над Пятаковым, Радеком и другими писала: «…Крупное событие — был процесс троцкистов — душа пылает гневом и ненавистью, их казнь не удовлетворяет меня. Хотелось бы их пытать, колесовать, сжигать за все мерзости, содеянные ими. Торговцы родиной, присосавшийся к партии сброд. И сколько их. Ах, они готовили жуткий конец нашему строю, они хотели уничтожить все завоевания революции, они хотели умертвить наших мужей и сыновей»[927].

Конечно, подобные мысли и чувства обуревали отнюдь не многих. Однако на собраниях и митингах, специально призванных продемонстрировать «всенародную поддержку» вынесенным приговорам, доминировали высказывания, близкие к приведенному выше. Подавляющее большинство населения видело в то время в Сталине гаранта дальнейшего улучшения жизни, гаранта устойчивости и стабильности развития страны по пути социалистического строительства. Даже критически настроенные по отношению к Сталину западные авторы подчеркивают этот момент. Так, А. Улам пишет: «Он был утесом, основой, на которой строилось здание всей системы. И кажется нелепым, но это именно так, что любой успешный заговор против Сталина в 1937 или 1938 годах был бы воспринят большинством советских граждан как дополнительное доказательство широко распространенной измены…»[928]

Говоря обобщенно, морально-психологический климат в СССР был таков, что широкомасштабные репрессии вовсе не воспринимались как нечто экстраординарное. В целом в стране и в партии создавалась атмосфера всеобщей подозрительности и доносительства, складывалась такая обстановка, в которой дальнейшее развертывание репрессий воспринималась не просто как естественное, но даже закономерное и неотвратимое развитие политической ситуации. Разочаровавшись в советском строе, А. Жид дал следующую характеристику морально-психологического состояния, господствовавшего в стране: «Результат — тотальная подозрительность. Невинный детский лепет может вас погубить, в присутствии детей становятся опасными разговоры. Каждый следит за другими, за собой и подвергается слежке. Никакой непринужденности, свободного разговора — разве что в постели с собственной женой, если вы в ней уверены… Лучший способ уберечься от доноса — донести самому. Впрочем, люди, ставшие свидетелями крамольных разговоров и не донесшие, подвергаются высылке и тюремному заключению. Доносительство возведено в ранг гражданской добродетели»[929].

Возможно, А. Жид кое в чем и сгустил краски, но характерные черты того периода он отразил в целом верно. Жена одного из видных деятелей компартии Германии М. Бубер-Нейман, находившаяся тогда в Москве, писала впоследствии: «В то время отчаявшиеся люди отводили душу в характерной шутке: «Встретились на улице два человека. Один у другого шепотом спрашивает: «Ты уже слышал, они взяли Теруэль»? — «Теруэль? Они взяли и его жену тоже?» — «Нет, Теруэль — это ведь испанский город!» — «Что, они арестовывают уже целые города?!»[930].

У некоторых читателей может возникнуть недоуменный вопрос: зачем я акцентирую внимание на такого рода свидетельствах? Не с целью ли опорочивания Сталина и его политики? Отнюдь нет! Просто интересы истины требуют, чтобы историческая картина тех лет была освещена под разными углами зрения. Тем более что факт беспрецедентных репрессий не оспаривается даже многими самыми ярыми поклонниками Сталина. Принципиально важно понять причины этих репрессий, мотивы, которыми руководствовался вождь в их осуществлении.

Совершенно очевидно, что широкомасштабные репрессии он рассматривал не через призму моральных или иных подобного рода критериев, а с точки зрения тонкого политического расчета. Невольно приходит на ум высказывание Робеспьера: «Первым правилом политики должно быть управление народом — при помощи разума и врагами народа — при помощи террора»[931]. Полагаю, что Сталин, если и руководствовался идеей подобного рода, то интерпретировал ее в гораздо более широком контексте. «Великая чистка» преследовала более глубокие и далеко идущие цели: она была призвана не только устранить реальных и потенциальных врагов народа (кстати, это понятие в его тогдашнем понимании уходило своими корнями в историю Великой французской