В отряде были получены оперативные данные, что Сергей Березкин на этот раз должен перейти к нам, воспользовавшись весенним половодьем. Время это, когда разливалась наша река, было для пограничников самым тревожным: нарушители могли проникнуть к нам по воде и оторваться от границы, не оставляя следов, поскольку была залита вся пограничная низина. И самым удобным для такого броска был участок нашей заставы.
Перед нами была поставлена задача задержать Березкина во что бы то ни стало. Однако вскоре стало известно, что он все-таки перешел границу и уже находится в нашем тылу, действуя в одном из крупных промышленных центров. Пограничники приняли участие в его розыске, в котором были задействованы многие силы, но Березкин ушел. Перебираясь из города в город, на попутном транспорте, по полевым дорогам и тайным тропам, преимущественно ночью, он вернулся обратно в приграничье, с тем чтобы поскорее уйти за рубеж. Стремясь обезопасить себя, шпион шел на все: при встрече с местными жителями, которые уже были оповещены о его возможном появлении, нападал на них, используя изощренные приемы, а то и оружие. И тут же скрывался.
Березкин понимал, что попал в крайне опасное положение. По-видимому он узнал от своих людей (а их среди жителей приграничья было у него немало), что на границе создан плотный заслон и что пограничники ищут его во всех населенных пунктах. Как видно, ожидая удобного случая, чтобы найти «окно» на ту сторону, а может быть, и изучая ситуацию на отрезке границы, который был ему хорошо известен и который он, несмотря на опасную ситуацию, считал наиболее удобным для перехода, Березкин выжидал, — возможно, таился где-нибудь в тайге или кто-то его прятал; по вечерам, случалось, объявлялся то там то здесь — и тут же опять уходил. И несмотря на то, что он все время был где-то рядом, задержать его не удавалось.
Наконец появился кончик нитки, за которую пограничники тут же ухватились. Березкин был случайно опознан одним из жителей села Георгиевки, когда зашел туда под вечер, чтобы купить хлеба и конфет. Задержать его сельчанин побоялся, понимая, что явившийся с той стороны лазутчик отлично подготовлен и вооружен. Он был наслышан о силе и ловкости Березкина и знал, что тот имеет в селе своих людей. Однако сельчанин побежал к участковому милиционеру, и тот поспешил передать его сообщение к нам на заставу.
Георгиевка была на этом направлении ближайшим к границе селом. От околицы уходил в тайгу глухой, извилистый овраг, укрытый зарослями кустарника. По оврагу протекал ручей, впадавший в нашу пограничную речку. Куда еще и пойти Березкину, как не туда, воспользовавшись единственно возможным путем, чтобы незаметно исчезнуть из села и пробраться в тайгу, — а там, по почти непроходимым зарослям, по разлившейся весенней воде, хоть и трудно, но можно все же пробраться к границе. Потом, оставаясь какое-то время незамеченным, лазутчик мог понаблюдать за нашими дозорами — и, улучив момент, броситься в реку и переплыть на ту сторону.
Я был назначен в ночной наряд вместе с Козловым, Загайновым и Дробаничем. Перед тем, как выходить, проинструктировал их, поделившись с молодыми пограничниками своими предположениями о том, где мы можем встретить японского агента. И мы двинулись к опушке березняка, к Цветочному роднику.
Мне было известно, что путь по скрытой в овраге речушке в одном месте был закрыт почти смыкавшимися над водой скалами. Чтобы их обойти, нужно было подняться из оврага как раз к Цветочному роднику, — другого пути не было.
Такие разведчики, как Березкин, обычно не позволяют взять себя живыми: на крайний случай у них припасена ампула с ядом, которую они зашивают обычно куда-нибудь в воротник. Может матерый шпион, осознав, что попал в безвыходное положение, и застрелить себя. Необходимо было действовать так, чтобы захватить Березкина живым — таков был приказ. Но прежде предстояло найти его в тайге.
Я был почти уверен, что Березкин попытается перейти границу именно в эту ночь, воспользовавшись порой безлуния. По небу, набегая одно на другое, летели плотные облака: лишь изредка пробивался между их разорванными краями слабый свет звезд, — тогда на прогалины падали тревожные отсветы, а дальше, в гуще тайги, таилась черная тьма.
Мы вышли к березовой опушке, и я расположил там троих пограничников, бывших со мной в наряде, назначив старшим Козлова. Сам же с Ингусом отошел к Контрабандной тропе, и мы залегли за большим камнем — там, где тропа начинала спускаться в Скалистое ущелье: туда, изменив первоначальные планы, мог повернуть от Цветочного родника Березкин.
Эта последняя ночь весны выдалась хоть и облачно-темной, но уже по-летнему теплой. В березовой роще и, кажется, где-то в низине, у ручья, пели соловьи. Я прислушался. Певцов было несколько, и одни из них рассыпал свои трели как раз над тем местом, где почти смыкались нависавшие над ручьем скалы.
«Наверное, там, в зарослях чернотала, соловьиное гнездо», — подумал я.
Сколько живу, столько не перестаю я дивиться песне соловья, — она придает весенним ночам какой- то особенный смысл. Недаром эта птаха-певунья так часто упоминается в поэзии, а на Востоке с ней любят отождествлять себя сами поэты. Поет соловей, самозабвенно отдаваясь песне. Связано это, мне думается, с тем, что соловьи мало времени проводят на родине. Уже в сентябре им приходится улетать в теплые края, а возвращаются они лишь в мае. Естественно, что на чужбине удивительные эти птицы гнезд не вьют, птенцов не высиживают и, как выходит, песни в чужой земле не поются: молчит соловей в заморских краях. Стало быть, по родине тоскует…
Думалось мне почему-то об этом, когда, поджидая Березкина, слушал, как поет в родных лесах соловей. Кажется, самозабвенную эту песню ничем не остановишь. Сидит певец где-нибудь на ветке, невидимо, рядом с подругой, высиживающей птенцов… Но знал я также и то, что в паузах, внезапно оборвав трель, соловей чутко прислушивается, и стоит поблизости хрустнуть ветке, зашуршать листве, он тут же перелетает в другое место и начинает петь уже там, отвлекая незваных гостей от своего гнезда.
Вот замолк соловей там, в овраге, — видно, как обычно, прислушивается. Но почему после долгой паузы возобновил он свою песню уже в другом месте? Что вспугнуло ночного певца? Опять долгая пауза. Вот опять на прежнем месте запел… Может, летал добывать корм для подруги, высиживающей птенцов? Мог и ночной хищник напугать.
Приложив ладонь ко рту, я крикнул по-совиному, и вскоре ко мне подполз Загайнов.
— Что там у вас? — прошептал я.
— Пока тихо.
— А почему перестал петь соловей?
— Соловей? — с недоумением переспросил солдат.
— Если кто поднимется из оврага — пропускайте. Крикни филином, а потом все ко мне на подмогу, — подтвердил я прежний приказ.
До утра пролежали мы у оврага, слушая соловьев. А когда уже совсем рассвело, я поднял ребят.
— Что, упустили шпиона? — жестко спросил я.
— Никак нет! — встрепенулся Козлов. — Всю ночь глаз не сомкнули.
Я вздохнул, хлопнул солдата по плечу.
— Да не поднимался он из оврага. Дошел до сдвинутых скал — а дальше пути нет. Выбираться наверх не решился, зная, как ждут его здесь — не дождутся наши пограничники, — я едва сдерживал улыбку. — А ты, Козлов, как бы на его месте поступил?
— Я бы рискнул — выглянул бы из оврага и, не выходя совсем, из-за куста, какое-то время наблюдал бы, как тут, наверху.
— А собака? Березкин отлично знает, как работают на границе наши следопыты с ищейками. Нет, он не стал бы так рисковать.
— Ну прямо детектив какой-то, — воскликнул в сердцах Загайнов, — то соловей не так поет, то шпион заробел, так что и нос из оврага высунуть боится. Да с чего вы, Никита Федорович, взяли, что он сюда приходил? Может, вовсе и не было его в овраге, может, и не собирался он в эту ночь границу переходить.
— Давай, Загайнов, спустимся туда, — предложил я.
— А если он там, у камней? — сразу же перешел на шепот солдат.
Пограничники рассмеялись.
