Век Филарета

Милютин.

    — Нет. Государь согласился просить московского митрополита взяться за это дело. Признайтесь, с его красноречием трудно тягаться.

   — Признаюсь,— с некоторым облегчением вздохнул Милю­тин, опасавшийся умного и ловкого Балуева.— А что именно ему позволено исправить?

    — Так...—сделал неопределенный жест великий князь.—По­править некоторые выражения, добавить пафоса.

    Константин Николаевич лукавил. В письме графа Панина говорилось: «Государь полагается совершенно на высокий дар красноречия вашего высокопреосвященства и на ревностное усер­дие ваше к делу, столь важному для отечества, столь близкому к сердцу перваго пастыря нашей церкви. Руководимый сими чув­ствами и сим доверием, Государь представляет вашему высоко­преосвященству сделать все те изменения или прибавления, кои бы вы признали соответствующими чувствам Его Величества и собственно вашим, для лучшего успеха в достижении предложен­ной цели...»

    Тайный советник Михаил Иванович Топильский был послан в Москву с сим важнейшим поручением, равно срочным и сек­ретным. Срочным, ибо государь вознамерился подписать мани­фест об освобождении в день своего восшествия на престол, и до 19 февраля оставался едва месяц; секретным, ибо разнообраз­ные толки сильно волновали умы, и преждевременное известие могло толкнуть и мужиков, и раздосадованных помещиков на необдуманные действия. Граф Панин запретил говорить о пору­чении с кем бы то ни было, кроме самого митрополита и гене­рал-губернатора. Для переписки с Петербургом Топильскому был дан специальный шифр.

    Увы, шифр понадобился в первый же день. На Троицком подворье тайный советник был встречен вежливо, митрополит прочитал письмо министра со вниманием, по московскому обык­новению гостя напоили чаем, но от высочайшего поручения вла­дыка отказался наотрез, сославшись как на свою слабость, так и на незнакомство с предметом. Отправив с курьером донесение, Топильский поспешил к генерал-губернатору.

    —...Положение непростое,— рассуждал генерал-адъютант Тучков.— Заставить нашего владыку переменить решение почти невозможно. К примеру, сказал, что не желает изображаться фо­тографическим способом, и ни на какие уговоры не поддается... Вы сказали, что государь лично просил его о том?

    — Да я трижды это сказал, ваше высокопревосходительство! В ответ тихим голоском: «Слаб, стар и неспособен»... Но ведь он действительно очень стар!

    — Да,— с неожиданной усмешкой подтвердил генерал-губер­натор.— Настолько, что бомбардирует меня прошениями то об издании книг и журналов, то о притеснении монастырей, то о дерзком поведении полицейских чинов... Единственный, кто в состоянии повлиять на владыку,— отец Антоний, троицкий на­местник. Поезжайте-ка к Троице. Прямо сейчас! Поговорите с ним, авось поможет. Постарайтесь Ieur faire entende raison.[Их урезонить (фр-).]Я вам тройку хорошую дам.

    Добравшись к ночи до лавры, замерзший Топильский был отцом наместником обогрет, накормлен и напоен, а главное, вы­слушан с полным пониманием важности миссии тайного совет­ника. Легли спать, а поутру, отстояв раннюю обедню (время ко­торой, будь его воля, Михаил Иванович охотнее провел бы в постели), тронулись в первопрестольную.

    Не слабость телесная и даже не опасение вступить на неверную почву политики вызвали отказ Филарета от почетного поручения. Как было ввязаться в дело, уже решенное половинчато, а след­ственно, влекущее за собою нестроения и столкновения? Как подкреплять своим именем (хотя бы оно и осталось в тайне от всех) скоропалительное решение вопроса, с которым можно было погодить ради большего умиротворения и крестьян и помещиков?

    После ухода Топильского митрополит все же раздумывал, не сделал ли он ошибки. Сомнения терзали его.

    Три года удерживался от открытого высказывания своего мнения, три года не допускал, чтобы власть вмешала Церковь в сложнейшее дело, и вдруг оказался нужен. Филарет страшился новизны и коренных перемен оттого, что знал: такие перемены самым неожиданным образом отзовутся на огромном организме империи, они уже порождают не только доброе, но и дурное. Впрочем, и понятная стариковская боязнь новизны тут была... Но дозволил же он строить в Троице летом прошлого года железную дорогу!.. Что скрывать, и обида всплыла: будто раньше не знали о его существовании, будто не могли за все годы подготовки реформы спросить его мнения, а было что сказать... Но государь был по-своему прав, ибо, раз решившись на ко­ренное изменение всей жизни империи, следовало идти безог­лядно, а он бы притормозил...

    В Синоде решался вопрос о канонизации владыки Тихона Задонского, одного из глубоких и пламенных проповедников Сло­ва Божия. Труды святителя Тихона, еще с

пометками покойного митрополита Платона, не сходили в эти дни со стола Филарета.

Взял потертый, со сбитыми углами томик «О Истинном Хри­стианстве», полистал плотные порыжелые страницы со следами воска. Вот то, что искал: «...Должно благочестиваго монарха от чистого сердца любить, яко первого по Бозе отца, промыслителя и попечителя, о целости отечества и общем благополучии неу­сыпно тщащагося... Повеления и указы его, яко в пользу общества учиненные, без роптания и с усердием исполнить...» Так, но будет ли польза?

    Велика сила слова. Слово неверное смутит и разобидит, иных введет в искушение. Слово верное и уместное умирит страсти, успокоит сердца и вразумит желающих правды. Как же может он уклониться от предлагаемого Провидением?.. Страшно, дос­танет ли сил, летами старее почти всех российских архиереев. Но не