— Не могу сдержать недоумения,— вздохнул митрополит,— неужто государь не смог найти более достойного человека?
— Ваше высокопреосвященство! Да где ж там остались достойные? — с долей
покровительственности улыбнулся князь.— Для большинства нашего дворянства вера давно перестала быть жизненным интересом. Они исполняют лениво положенные обряды, да и то не слишком усердно. Толстой — один из многих.
— Слепые вожди слепых...— тихо произнес Филарет.— Остается уповать на милость Господню.
— Да на ваши молитвы! — почтительно поклонился князь.
4 апреля 1866 года в четвертом часу дня император совершал обычную свою прогулку по Летнему саду. Александр Николаевич с привычной благосклонностью отвечал на приветствия гуляющих и беседовал со своим племянником, герцогом Николаем Лейхтенбергским, и племянницей, принцессой Марией Баденской. Настроение у него было прекрасное. На боковой аллее он заметил знакомую тоненькую фигурку. Неудержимо тянуло подойти, но невозможно было самодержцу всероссийскому ни с того, ни с сего заговорить с одной из своих подданных. Но как же он любил эту юную и прекрасную подданную, княжну Екатерину Долгорукую! В нахлынувшей страсти позабыты были жена и дети, дела государственные отошли в сторону. Ему нужна была только Катя! Коляска государя стояла у ворот. Александр Николаевич подсадил племянницу. Подскочивший полицейский помог набросить на плечи шинель. Кучер уже теребил вожжи. Лошади нетерпеливо переступали копытами по булыжной мостовой...
И вдруг стоящий в толпе молодой, высокий и сутулый, угрюмый лицом, в потертом пальтишке вытащил из-за пазухи пистолет и выстрелил в государя. Мимо!.. Пистолет выпал из дрожащей руки. Все оцепенели.
Дима Каракозов побежал по набережной к Зимней канавке, за ним устремились городовой и жандарм. Александр Николаевич ощупал левый бок — вроде цел. Слава Тебе, Господи!
Гром грянул, но потрясенная Россия в радости от спасения монарха не осознала подлинного значения каракозовского выстрела.
Владыка Филарет тотчас по получении ужасного известия отслужил в Чудовом благодарственный молебен, который по требованию народа повторил на переполненной москвичами Соборной площади Кремля. Все пребывали в радостном возбуждении, но он-то помнил свои слова императрице после падения Реута. По всему судя, начиналась вторая половина царствования государя Александра Николаевича, темная... Что ж, он сделал, что мог. Больше его в сей жизни ничего не держало.
Пасху 1867 года Филарет встретил также в немощи и смог отслужить в своей домовой церкви только светлую заутреню. В мае переехал в Гефсиманию. Он ждал кончины.
Накатывали воспоминания. Владыка Платон, помнится, рассуждал: «В чем же состоит Евангельский покой? Состоит в спокойствии совести. А совести спокойствие тогда есть, когда она тебя ничем не задирает; когда ты в пустынном труде над применением всех полученных от Бога сил и способностей так располагаешь своим состоянием, что исправление дел мирских не отвлекает тебя от Бога; когда служишь добродетели всеми силами души без всякой примеси корыстолюбия и честолюбия...» Можно ли быть уверенным, что всегда доставал до указанного образца? Увы мне!
В один из вечеров после чтения увещевательной песни святителя Григория Богослова рука сама потянулась к перу.
Близок последний труд жизни, плаванье злое кончаю.
И уже вижу вдали казни горького зла:
Тартар ярящийся, пламень огня, глубину вечной ночи,
Скрытое ныне во тьме, явное там в срамоте.
Но, Блаженне, помилуй и, хотя поздно, мне даруй
Жизни остаток моей добрый по воле Твоей.
Много страдал я, о Боже Царю, и дух мой страшился
Тяжких судных весов, не низвели бы меня.
Жребий мой понесу на себе, переселяясь отсюда скорбям, снедающим дух.
Жертвой себя предая.
Вам же, грядущие, вам заветное слово: нет пользы Жизнь земную любить.
Жизнь разрешается в прах.
Но та самая жизнь земная, суетную тщетность которой он сознавал лучше других, не отпускала.
Андрей Николаевич Муравьев прислал сердитое письмо из Киева, почему-де он остановил продажу Аляски американцам? 3 апреля 1867 года Филарет писал отцу Антонию: «Продажа Государем владений в Америке, кажется, окончательно совершилась. Андрей Николаевич восклицает: какой тяжкий ответ лежит на стражах Израилевых! Может быть, мы дремлющие стражи, но что можно было
