сделать? Недавно услышал, что продают; трудно было верить; вдруг говорят, что дело сделано. Разве можно было стражам Израилевым вломиться в государственное управление и переменить государственное решение, состоявшееся и исполненное? Господи, спаси царя и даруй ему советники и служители воли его мудры и верны!.. Пошлите от меня г. Бухареву сто рублей. Не надобно ли и сказать, что от меня, дабы он знал, что мы смотрим на него мирно, и не имел против нас немирной мысли».
5 августа в лавре состоялось торжественное празднование пятидесятилетнего служения московского митрополита в архиерейском сане. Юбилей отмечался с размахом. Приветствия шли со всех епархий. Теплое письмо прислал константинопольский патриарх Григорий. Император всемилостивейше предоставил право предношения креста при служении, ношения двух панагий на персях и прислал настольные изображения Александра I, Николая I и свое собственное, соединенные вместе и осыпанные бриллиантами. Трудно было остаться равнодушным к нахлынувшему потоку похвал, а все же относились они больше к символу, а сам Филарет мечтал о криле голубином...
По случаю торжества в лавру приехали семь епархиальных архиереев, что многими было воспринято как возвращение к соборному управлению церковью (с петровских времен выезд архиерея за пределы епархии допускался лишь с разрешения Синода), на московского митрополита смотрели как на фактического патриарха. И сам Филарет не удержался от наивной радости, на мгновение понадеявшись: а вдруг настал конец гнету синодскому?.. Но пришел в его покои обер-прокурор и передал повеление императора: сбор архиереев разрешен лишь для выражения почета юбиляру, его величеству не угодно, чтобы на сем архиерейском съезде обсуждались и решались церковные вопросы.
«Да точно ли это воля государева? — усомнился Филарет, — Не мнение ли это самого графа Дмитрия Андреевича, смотревшего на всякого архиерея как на претендента на папство, будто бы желающего подчинить государство церкви?.. Поди проверь... — Глянул в глаза обер-прокурора, но точно плотной завесой они были прикрыты... —
На торжественном акте в митрополичьих палатах сил достало только на то, чтобы приветствовать собравшихся гостей, а его речь зачитал преосвященный Леонид. Филарет, сидя в кресле, всматривался в знакомые лица монахов, чиновников, дворян, а они внимали его слову:
— Прежде всего удивляюсь тому, что вижу нынешний день. Скудные и в ранних летах силы при немалых трудностях служебной деятельности не обещали мне поздних лет.
Неисповедимою волею Божиею ниспослан мне дар пятидесятилетнего служения высшему строению тайн Божиих... Может быть, угодно Провидению Божию, чрез сие частное явление в церковной жизни, сотворить знамение во благо... для поощрения подвижников веры и Церкви, особенно благопотребнаго во дни, в которые более и более омрачающий себя западный дух непрестанно усиливается простирать мрак и поднимать бури на светлый, святый Восток... Да будет, Господи, в Российской Церкви Тебе слава вовеки!
Но пока жив — надо дело делать, служить Богу и людям. Горький вопрос о будущем апостольских трудов преосвященного Иннокентия в русской Америке печалил святителя. Камчатский архиепископ прислал письмо, в котором просился на покой в Москву и спрашивал, нет ли возможности приискать место и его сыну, протоиерею. Филарет 19 сентября продиктовал ответ: «Вы желаете иметь покой в Москве. Паче всех нас заслужили вы, чтобы ваш покой устроен был согласно с вашим желанием. Найдется для вас место пребывания в московских монастырях. Не так легко устроить вашего сына... Надобно и то принять в рассуждение, что если я дам какое обещание, то исполнить оное, по всей вероятности, доведется моему преемнику. Вот уже более двух месяцев я не имею довольно силы, чтобы совершить литургию. Как будет смотреть на мое обещание мой преемник, предполагать нельзя».
Он теперь спокойно думал о своем уходе. Двумя днями ранее, ночью, к Филарету пришел отец. В первый миг, увидев светлую фигура и ясно различимые черты лица, святитель не узнал его. И вдруг из глубины сердца пришло понимание: это батюшка! Долго ли, скоро ли было посещение, Филарет не мог понять, захваченный необыкновенно умиротворяющим покоем, исходящим от батюшки. «Береги 19-е число»,— только и сказал тот.
— Владыка святый,— увещал его отец Антоний,— разве можно верить всем сновидениям? Да и что за неопределенное указание — в году ведь двенадцать раз случается девятнадцатое числа!
— Не сон я видел,— с сердечной уверенностью ответил Филарет,— То был точно родитель мой. Я думаю с этого времени каждое девятнадцатое число причащаться Святых Тайн.
— Это желание доброе,— согласился архимандрит.
— И завещаю похоронить себя в Гефсимании.
— Владыка, воля ваша, но не могу не сказать, что сие создаст большие затруднения для скита. Половина вашей паствы женского пола, вход которому разрешен в обитель один день в году. Дозвольте положить вас в обители преподобного Сергия.
Филарет промолчал.
19 сентября за литургией он причастился, а после обеда обошел весь скит, задерживаясь в пещерах, и долго молился перед чудотворной Черниговской иконою Божией Матери.
— Да сохранится безмолвие Гефсиманского скита, и да не будет от меня причины к нарушению оного! — сказал он отцу Антонию,— Положите меня в лавре.
