Жили еще голодно, зато весело.
— Хоть сутками не вылазь из шахты, — высказался среди собравшихся как-то вечером Денисенко. — Теперь мы, братцы, на себя работаем, на свою страну. Что сделаем — то наше, что заработаем — тоже наше.
И немудреные эти слова отразили общее настроение людей, смотревших ныне вокруг себя в родном поселке иными глазами — пытливыми глазами хозяев, желающих своими руками сделать что-то хорошее, доброе в этой новой жизни, которую пока понимали больше сердцем, чем рассудком.
В марте 1920 года в Горловку приехал председатель ВЦИКа М.И. Калинин. Прибыл он специальным поездом из нескольких вагонов. На одном из них, товарном, была надпись: «Шахтерам от фронтовиков». Отрывая от своих скудных запасов, Москва посылала горнякам Горловки продукты, обувь, одежду, ткани, Первая беседа с горняками состоялась в вагоне. Михаил Иванович внимательно слушал председателя рабочего правления Первого рудника Даниила Галицева, переспрашивал, делал пометки в блокноте. Нужд у горняков накопилось немало, не все можно было решить на месте, так вот сразу.
— Помогали Донбассу и будем помогать, — подытожил разговор Калинин. Пытливо оглядел собравшихся в вагоне горловчан. — Привез вам большой привет от Владимира Ильича Ленина. Просил меня передать вам, что с углем очень плохо. Разруха всюду, а без топлива… Сами знаете. Шахтеров Первого рудника особо отметил, просил поднапрячься, побольше давать уголька. Знаем, трудно пока, но заверяю вас, товарищи, скоро лучше жить станем. А в вашу шахту спуститься хочу. Проведем вот общий митинг, так сразу и приеду на Первый…
Неизвестный фотограф запечатлел момент, когда Михаил Иванович, выехав на-гора, шел от клети в нарядную в сопровождении председателя рабочего правления шахты Галицева и секретаря партячейки Чиркина. В робе, с шахтерской лампой в руке, в другой трость, на голове круглая войлочная защитная шапка. Газета «Беднота» 1 апреля 1920 года писала: «Председатель ВЦИКа тов. Калинин при посещении Горловских рудников спускался в шахту № 1, где провел некоторое время за работой…»
В нарядной Первого рудника тесно, горняки сгрудились плотно даже и з коридоре. Еще бы, сам Калинин делится впечатлениями.
— Мне подсказали, что за две смены ствол выдает четыреста вагонеток, — говорит Михаил Иванович. — Учитывая состояние выработок, неплохой результат. Так? — Кто улыбается, кто пожимает плечами, сам не знает — хорошо ли. — Вопрос в другом, — гнет свою линию Калинин. — Сколько до войны в сутки давали? Ага, до двух с половиной тысяч вагонеток. А тут четыреста. Видите, какая арифметика.
Первый выборный завшахтой Даниил Галицев осторожно возражает: мол, до войны народу в забоях втрое больше работало, развитием выработок последние годы никто не занимался, сократилось число уступов.
— Зато сознательность выросла, — не соглашается Калинин. — На себя теперь работаем.
Пообещал, что с людьми помогут: пришлют вчерашних бойцов, людей дисциплинированных, сознательных. С техникой вот сложнее. Чтобы машиностроительные заводы в полную силу заработали, топливо нужно, а его нехватка. Острейшая. Все равно получат шахтеры, передовой отряд рабочего класса Донбасса, и материалы, и машины горные, и спецовку.
— С людьми туго, — говорит Калинин. — Да не только у вас. В Горловке в прежнее время занято на рудниках было более пятнадцати тысяч человек, а сейчас только две тысячи. Потому и обращается к вам Владимир Ильич с просьбой помочь стране. А трудности переживем, не впервой.
— Михаил Иванович, как с обушком-то управлялись сегодня в забое? — спрашивают из толпы.
— Тяжело, уголь вроде гранита мне показался, — под одобрительный смех горняков отвечает Михаил Иванович. — Не зря в старой песне говорилось: «Шахтер в шахту опустился, с белым светом распростился». Так, верно? Как там дальше?
— До свиданья, белый свет, я вернулся или нет, — прокричали чуть не хором.
— Ну вот, а теперь иначе заживем, иные песни народ сложит.
Через несколько дней после отъезда Калинина шахтная «кукушка» пригнала со станции Константиновка вагон пшеницы. Его выделили по указанию председателя ВЦИКа для горняков Первого рудника, как его еще до сих пор иногда именовали даже в документах.
А вскоре в поселок прибыл в полном составе 4-й трудовой полк Красной Армии. Бойцы сменили гимнастерки на горняцкую робу, обучались разным подземным профессиям, спускались в забои. За два года выработка на Первом руднике каждого забойщика поднялась с 22 тысяч пудов угля до 37 тысяч. Это была первая трудовая победа коллектива будущей шахты «Кочегарка», и именно в этот год, 1922-й, началась шахтерская биография Никифора Изотова.
Глава четвертая
Университеты под землей
Два события, горестное и радостное, отметили двадцатилетие Никифора Изотова, рослого парня с русым чубом, на которого заглядывались бедовые откатчицы. Годков с шестнадцати звали Никифора на Первом руднике и шахтарчуком, и шахтерским сыном. А в забой спуститься ему гак пока и не удавалось. Уж так получалось. Ну, во-первых, в кочегарке он был нужен, полезен, а во-вторых, как только заводил он речь о руднике — мать сразу в слезы, отец сердито ронял: «Погляди вон, скольких уже шахта схоронила», — неопределенно кивал в сторону поселкового кладбища.
Сильного парня — за двоих уголь в топки котлов кидал, и очень добродушного — никого зря не обидит, знали все на Первом руднике. Да и он частенько после смены заходил в шахтное здание, наблюдал, как садятся в клеть горняки с обушками и топорами за поясом, как стволовой бьет два раза по подвешенному рядом рельсу, давая всем понятный сигнал: осторожно, людей спускаю. И в шахтном здании лебедчицы, девки сноровистые, веселые, поблескивали в улыбках белыми зубами, пели:
— Когда свататься придешь, Никита? — заигрывали с ним девчата.
— С шахтой наперед посвататься надо, — отвечал он, краснея от смелых девичьих шуток.
Весной 1922 года он решительно заявил родителям, что все, терпение его кончилось, хватит ему у топок уголек подбрасывать, что другие в забоях его рубят, пора самому попробовать. Мать Мария Павловна вдруг сказала:
— Мы, сынок, чего возражаем… В деревню надумали податься. Тянет родная сторонка. Землю крестьянам дают — соседи отписали, помогут и в другом. Может, и ты с нами? Сестра вон согласна, рада далее. Степь эта голая надоела, а у нас леса, речка чиста текет, — мечтательно говорила мать, и Никифор понял, что она видит сейчас их хату, все это в прошлом чужое, барское приволье. Даже его неграмотная мать понимает, что жизнь меняется на глазах, и уже своей, родной считает Малую Драгунку.
— Нет, мама, — возразил он решительно. — Вас неволить не стану, а от шахты никуда не пойду. Здесь люди нужны, всюду вон плакаты висят «В забой!». Что ж, в дезертиры себя записывать? Не-ет, не для того я с оружием за Горловку дрался.
— Ты же крестьянский сын, — пыталась урезонить его Мария Павловна, — и дед твой землю пахал. Чего ты под землю-то полезешь?
— Я сын трудового народа, — с улыбкой ответил Никифор популярной тогда фразой, не раз слышанной им на собраниях.
