парням нужен идеал, жизненный пример другого человека, и лучше всего, когда это отец! Семену по плечу и честь, и слава, и жизнь Ивана Дроботова… Мы выполним долг перед погибшими, товарищ генерал!
— Недавно я прочитал в журнале стихи. И будто не поэт, а я, старый солдат, душой своей попросил: «Отпусти мою память, война!» Возможно ли это? А?
Романовский не ответил. Он поймал влетевший в окно лист и, пощипав его губами, высунулся в окно, подставил лицо ветру. «Ветер — это когда трудно идти вперед, хотя перед собой и не видишь преграды, — неожиданно подумал он, искоса взглянув на задумавшегося Смирнова. — А сильно же ты постарел, батя!»
— Борис, ты хорошо подумал?
— Додумывать приехал к вам, Василий Тимофеевич. Должен знать человек, какого он роду-племени? Где корни его? Предположим, что Семен найдет отца и тот окажется изменником родины, ну бывшим полицаем, например. Я беру полярный случай, Василий Тимофеевич! Как после этого сложится жизнь парня? Не будет ли он чувствовать, что корни его гнилы? Комплекс неполноценности такому эмоциональному и сомневающемуся парню, как Семен, — обеспечен!
— Хорошо. Согласен. Но предлагаю тебе другой вариант. Мы сделаем так, что он поверит в родство с Иваном. Сделаем так, что тайна умрет между тобой и мной. И представь, — появляется настоящий отец!.. Ну?.. Что же ты молчишь? Или видишь перед собой уже не сына Героя, а духовного инвалида и слышишь вопрос: «Кто позволил вам мною играть?»
— Отец не появится.
— Это точно! Потому что на твою авантюру я не пойду, хоть она и продиктована высокогуманными целями! Ну-ка, дай сюда фотографию и медальон… Крестиком отмечен Пробкин?
— Да.
— Почему ты так упорен, Борис?
— Чувство такое, будто сын Дроботова жив. Будто рядом. Будто это Семен. Я даже нахожу в его лице, жестах, поведении черты майора.
— Это самообман, комплекс не отданного тобою долга. Но ведь ты не виноват в гибели Дроботова, Боря! Очнись! Пусть жизнь течет своим чередом.
— Последние месяцы я почти совсем перестал спать. Мысли навязчивы до осязаемости. Ночами я вновь проживаю годы войны.
— Так и свихнуться можно.
— Можно.
— Не санатории, не лечебницы, пожалуй, в этом случае не помогут. Остается одно: продолжать поиск. Попробуем найти родителей Пробкина, если не можем найти сына Дроботова. Такой вариант тебя устроит?
— Давайте попробуем, — вяло согласился Романовский.
— Оставь фотографию и медальон пока у меня. Попробую обратиться в солидные компетентные органы. Есть мысль, понимаешь? Мысль!.. Пока ничего больше не скажу. Обещаю в случае неудачи поддержать твое предложение. Но как оно необычно! Мертвый усыновляет живого! Ради чего? Ради жизни!
…На Внуковский аэродром Романовский приехал уже ночью и разыскал на перроне саратовский самолет. Рядом с грузчиками, таскающими в хвостовой отсек большие мягкие тюки, увидел Марию.
— Успели, Борис Николаевич! А у нас в Саратове новости!
— Приятные?
— Очень! А какие — не скажу, по прилету узнаете. Пассажиров будем сажать минут через тридцать, сходите в буфет, кофейком побалуйтесь.
— Пойду закомпостирую билет. До встречи на борту, Маша!
Через полчаса, поднявшись по трапу в самолет, Романовский увидел в салоне Терепченко. Он сидел в удобном кресле у иллюминатора и читал «Неделю».
Как только взлетели, Терепченко вызвал звонком стюардессу. Мария вышла в салон в белом костюме. Из-под пилотки, немного сдвинутой набок, выбивались светлые локоны. Глаза чуть сужены, губы решительно сомкнуты. На миг Романовскому показалось, что перед ним лицо Семена Пробкина — таким оно бывало в трудные минуты. Но, поглядев на пассажиров, пересчитав их глазами, Мария улыбнулась, и сходство с Пробкиным сразу рассыпалось. Она превратилась в милую девочку и, чуть покачиваясь на неустойчивом полу салона, подошла к Терепченко.
Так же быстро, как появилась, она исчезла в головном отсеке и снова вошла в салон с подносом, на котором стояла чашка кофе и вазочка с конфетами.
Терепченко выпил кофе и опять уткнулся в газету. Так он проделал трижды, потом отложил газету и осмотрел пассажиров посветлевшими глазами. Романовский поймал на себе его остановившийся взгляд.
Терепченко встал, подошел и сел рядом в пустующее кресло.
— И вы здесь, коллега?
— Да, товарищ командир, сегодня мы летим по одной трассе.
— А я и не думал, что наши дороги разойдутся. Несмотря на ваши старания, товарищ журналист, я остаюсь командиром, а вы моим подчиненным. Повторяю, несмотря на ваши потуги.
— Несмотря на ваше решение, я продолжаю летать, товарищ администратор! — в тон Терепченко ответил Романовский, с любопытством наблюдая за ним.
— Очень рад! — неожиданно тихо ответил тот. — Я недооценил вас. Вы оказались твердым орешком. По-моему, вы неплохо показали бы себя на месте Корота. Как смотрите на предложение?
— Отрицательно.
— Ну-ну, не посчитайте это очередной взяткой… Еще сообщаю вам приятную новость: на днях вручением наград окупят ваши старые заслуги. Постараюсь обставить это попышнее… Приятную новость надо обмыть! — Терепченко на жал кнопку.
Мария выглянула и сразу принесла бутылку минеральной воды.
— Теперь вздремну. Много ходил по столице. Накупил домашним кучу тряпок, гостинцев и смертельно устал.
Самолет сильно швырнуло в сторону, бросило вниз. Пассажиров слегка оторвало от кресел. Терепченко открыл глаза.
— Вот так! — сказал он. — Четверть века болтаешься между небом и землей, четверть века видишь небо через винт, а, уходя на пенсию, получишь те же сто двадцать. М-да…
Саратов встретил самолет низкой облачностью, напитанной снегом. Видимо, отказала одна из станций слепой посадки, и экипажу приказали уйти в зону ожидания. Полчаса кружили над дальней приводной радиостанцией. Вышел командир корабля и что-то шепнул Терепченко.
— Сообщите, что на борту я! — сказал тот.
Командир корабля ушел на свое место, и через минуту самолет начал снижаться. Из вязкой угольно- черной мглы облаков выскользнули над городом, похожим на огромный ковш, засыпанный светлячками. Посадочная полоса высветлилась рядом неоновых ламп. Они стояли ровно, как солдаты в строю, изредка подмигивая разноцветными глазами. Летчики посадили тяжелую машину почти неслышно.
— Прилетели, Романовский, — сказал Терепченко и повернулся к подошедшей Марии.
— Товарищ командир, с вас один рубль тридцать копеек.
— Не понял!
— За выпитый кофе. Как пассажиру вам положено бесплатно одну порцию.
— Вот-вот, — заворчал Терепченко. — Как пассажиру… Я же на вас приказ подписывал, старшей бортпроводницей сделал, а вы мелочитесь!
— Хорошо, я сама заплачу.
Терепченко рывком вынул из кармана пятерку.
— Получай! А то в очередном фельетоне крохобором вы ведут!
— Возьмите сдачу.
Терепченко, небрежно ссыпав монеты в карман, направился к выходу. Романовский, добродушно посмеиваясь, отправился за ним.
