На перроне Романовского окружили товарищи. Здесь был Корот с Марфой Петровной, Семен Пробкин, Василий Туманов, Илья Борщ и еще несколько пилотов легкомоторной эскадрильи.
— Такая встреча мне?
— Комсомольское бюро в полном составе! — Борщ повел рукой в сторону ребят. — Пришли принять от Марии Пробкиной заказанные подарки для новорожденного!
— Кого, кого?
— Василек родил сына, Борис Николаевич! — сказал Семен.
— Три восемьсот без одежды! — подсказал Василий.
— Тогда поздравляю, родитель! Как Светлана?
— Завтра выписывается. Уже подходила к окну и чего-то пыталась рассказать на пальцах дополнительно к письму. Мы передали ей кучу вкусных штуковин и одежду, но штанцы и рубашонку почему- то вернули.
— Какие штанцы?
— На сына.
Романовский обнял Василия и хохотал от души. Потом отвел его в сторону и спросил:
— Как назвали пацана?
— Илья объявил конкурс на имя. Премия — ящик московских сосисок!
— Как Марфа Петровна? — шепотом спросил Романовский.
— Все нормально, — сказал подошедший Корот. — Вася, принимай груз, а мы не спеша двинемся к стоянке такси, ма шину схватим.
— А твоя «Волга»? — спросил Романовский.
— Терепченко на ней домой уехал. Но ты не подумай, что я ему предложил, он сам обратился с просьбой.
— Бесхитростный ты человек, Миша! — засмеялся Романовский. — Внука-то будем обмывать?
— В шесть. Завтра. Устраивает?
— Мы с Машей зайдем за вами, Борис Николаевич! — крикнул Семен Пробкин, высунув голову из-за груды свертков, моментально наваленных ребятами ему на руки.
Романовский увидел, Как к печальной Марфе Петровне подошел Аракелян, и вместе с Коротом направился к ним.
Глава последняя
Этот день начался обычно. С утра звонили телефоны и горланили селекторы. В комнатах эскадрилий кипела предполетная работа: щелкали ветрочеты, шелестели карты, дежурные синоптики докладывали метеообстановку, но их никто не слушал, потому что на улице была ясная, солнечная погода. Кое-кто из пилотов считал свой пульс и ворчал на бдительных врачей в медпункте, кто-то упрашивал капризных машинисток допечатать нужное слово в задании на полет. Во всем помещении авиаотряда стоял деловой шум, обычно предшествующий трудному летному дню.
Несколько авиаторов читали вывешенное на доске приказов объявление:
Повестка собрания была несколько необычной для аэропорта. Пилотов гражданской авиации не баловали правительственными наградами, иногда только скупо вручали значки за безаварийный налет, да и то в преддверии большого праздника. На улице стоял холодный октябрь, и никакого праздника не ожидалось.
Прочитал объявление и Романовский. Из давнего разговора с Терепченко в самолете он догадался, что и его наконец-то нашли награды, но особого ликования не испытывал. Его интересовало «разное». К этому он готовился почти полгода, а может быть, и всю послевоенную жизнь.
Ожидал Романовского и другой сюрприз. По звонку Аракеляна он вышел на перрон и увидел подруливающий большой самолету зарисованным красным флагом на киле — эмблемой советской эскадрильи. По трапу спустился, генерал Смирнов в окружении нескольких военных. Все были довольно солидного возраста и в больших чинах. Приглядевшись к ним, Романовский побледнел, потом лицо его вспыхнуло, и глаза налились радостью. В седовласых и слегка обрюзглых военных он, хоть и с трудом, узнал боевых ветеранов истребительного полка имени Героя Советского Союза Ивана Дроботова. Они чинно проследовали мимо него, конечно не узнав, только генерал Смирнов скосил глаза в его сторону и, ухмыльнувшись, передернул усами.
Не смея подойти, Романовский шел за ними на почтительном расстоянии. Он проводил их до комнаты парткома и остался за дверью. Так и стоял минут десять, не зная, что делать, пока не позвал выглянувший Аракелян.
Все ветераны знали о его судьбе и с удовольствием приехали повидаться с ним и Коротом. Но Романовский видел и знал: не только ради этого прилетели старые ратные товарищи. И был благодарен им. Будто подслушав его мысли, Смирнов сказал:
— Встречу, не ограниченную военным уставом, с возлияниями и воспоминаниями, откладываю на вечер. Сейчас к делу. До собрания осталось шесть часов. Сурен Карапетович Аракелян и я все подготовили в правовом отношении. Но часть организации лежит на вас, старики. Всем, кто получил задания, немедленно выполнять. Можете греметь басами, бряцать орденами, грозить мандатами, хоть петь и плясать, но чтобы к шестнадцати ноль-ноль привести всех нужных должностных лиц и оформить недостающие документы. Выполняйте!
— Есть! — почти хором ответили ветераны.
В шестнадцать часов по московскому времени зал парт кабинета битком набился пилотами, техниками, работниками аэродромных служб.
В президиуме сидели. Смирнов, секретарь горкома КПСС, Терепченко, военком, районный судья и Аракелян. Передние ряды заняли ветераны полка Дроботова, Корот с Марфой Петровной, Романовский, Семен Пробкин и Василий Туманов с товарищами.
Встал Аракелян.
— Собрание считаю открытым. Слово имеет начальник главной инспекции Аэрофлота генерал- лейтенант Смирнов.
Смирнов встал, примерился к трибуне и, не одобрив ее высоты, вышел вперед. Его глуховатый голос четко разнесся по залу.
— Товарищи и друзья! Со дня окончания Великой Отечественной войны прошло более пятнадцати лет. Но до сих пор мы еще не можем ликвидировать ее последствий. Мы вновь построили города, лучше и красивее разрушенных. Наша наука и промышленность переросла довоенный уровень, и мы стали пионерами космоса. Но война нарушила координацию человеческих отношений, создала трагические судьбы, принесла вечное горе во многие семьи. Горе — тяжелая ноша. Несправедливость — не менее тяжелый груз. И то и другое еще до сих пор переносят некоторые люди. А ведь нет ничего дороже человека. Он только тогда полноценный созидатель, когда жизнь его не омрачена, ясен путь, а в сердце большая вера… Еще много героев войны остались безвестными, а несправедливо обиженные ждут правды и верят в нее. И правильно! Пусть верят. Может быть, не сразу, потому что это безмерно трудно, но придет время, и мы скажем: «Товарищ! Пойми и прости!»
Смирнов шагнул к трибуне, взял стакан с водой и осушил его одним глотком.
