разных форм, но все — с кукишами на обшивке. Красными, как кровь, зелеными, словно листва, черными, словно космос…
Моя фига желтая, цвета кожи переболевшего болотной лихорадкой с Сириуса-2. Ничего, сойдет.
Меж кораблей — люди. Точнее — аэды. Бегают, обнимаются, ругаются. Кто-то струны дерет, голос пробуя, кто-то встречу отмечает. Все как обычно. Тоска.
Голова вновь болела. Уговорили мы с нуль-шишигой бутылку. Ой, хорошо посидели! А когда он уходил, странную фразу бросил. «Готов ты проснуться» — сказал, и исчез куда-то. В черную дыру, должно быть. По скорости света горевать.
Пока я над Ерофеичевой загадкой думал, песню сочинить так не успел. Полет закончился.
За иллюминатором — планетка сапфиром на бархате космоса возлежит, а мониторы планетарной обороны толстенные орудия на меня наводят. Так, для порядка.
Хирея.
— Это ты, Орфей, — сказал кто-то скучным, до боли в ушах скрипучим голосом, прерывая воспоминания. — Как здоровьичко?
— Не дождетесь, — повернувшись, я встретился взглядом со старым знакомым. Только головная боль помешала мне узнать его по голосу. Гистольф Тощий, лучший аэд Семи Бронзовых Солнц. Высок, худ, словно дистрофик, нос торчит, ножа острее. И презрение — в каждом жесте, в каждой части тела, даже в растопырке пальцев…
И правильно. Ему есть, чем гордиться. Не то, что мне.
А пахнет от него — духами. Сильно. Как от девки продажной.
Противно!
— Привет, Гистольф, — говорю. — И ты тут?
— Все тут, — махнул он рукой. — Все лучшие. Так что тебе ничего не светит.
— Это мы посмотрим! — отвечаю, а сам чувствую — злиться начинаю.
— Многопочтенные аэды! — голос прогремел над посадочным полем, сильный, хорошо поставленный. Давая мне миг справиться со злостью. — Через час вас ждут в Изумрудном Дворце для проведения жеребьевки…
— Ну ладно, Орфей, — на лице Гистольфа — уверенность в собственной победе. И не напрасная. Это в разговоре голос у него хрипит, а когда поет — звенит. Не хочешь — заслушаешься. — Желаю тебе удачного жребия. Может, хоть не опозоришься, как на Тенеболе…
Из Большой Метагалактической Энциклопедии:
Тенебола: иначе — праздник Тысячи Звезд. Проводится на Канопусе-8. Включает большой спортивный фестиваль, состязания аэдов. Посвящен божествам — покровителям Галактики.
Да, уел меня Тощий. По делу. Плохо тогда получилось, ой плохо…
Песню я сочинил, а как петь начал — слова забыл. Начисто. Тухлыми яйцами птицы Рух закидали. А уж они воняют! Позорище!
Ладно, чего теперь переживать. Поздно.
А мы уже во дворце, в Изумрудном Дворце, точнее. Все здесь зеленое, от пола до потолка. Для глаз приятно. Но голова болеть даже больше стала. Странно.
У каждой двери — стража. Почетная. Рожи — красные и широкие, как подносы, плечи — впору великанам. Сами — в панцирях золоченых, на поясе — мечи в серебряных ножнах. Да не лазерные, обычные.
Пусть по космосу летаем, Галактику от края до края прошли — старину все равно чтить надо. Вот мы, аэды, кто с лирой, кто с гитарой, кто с бализетом. И ничего. Прекрасно звучим!
Для жеребьевки принесли здоровенный котел. Высыпали в него сто семнадцать стальных пластинок с номерами. Подходи — выбирай. Пробуй удачу певца.
Вот и мой черед.
Рука скрывается в утробе котла, словно в брюхе беззубой исполинской жабы. Пахнет медью, чуть кисло.
Жребий ткнулся в ладонь слепым кутенком. Ну что, посмотрим?
— Сто семнадцать, — объявляю, а сам глазам не верю. Последний — ничего себе! Последнего точно запомнят, и о его успехе (или провале?) будет помнить каждый. Да, вот повезло! Другой бы радовался, а мне плакать впору.
— Многопочтенные аэды! — а это глашатай. Высок, собой красив, в багряных одеждах. И голосище — ого-го! — С завтрашнего утра вы будете чествовать Его Мощь и Красоту хвалебными песнями. Кто победит — получит награду, кто оскорбит сиятельный слух — будет брошен прожорам…
Ну и титул у местного правителя. Дурацкий! Или это только мне так кажется?
Из Большой Метагалактической Энциклопедии:
Прожора: хищный зверь, обитает на Хирее. Семейство — двоякожрущие, род — проглоты. Имеет две пасти по разным концам тела, которые одновременно служат отверстиями для выброса фекалий. Отличается толстой шкурой и крупными размерами. Его мясо и яйца считаются деликатесами. Служит объектом приручения.
А правитель-то местный плюгав и мелок.
Даже отсюда, с дальнего конца зала видно. Сидит на троне, Его Мощь и Красота, пыжится. Трон большой, красивый, из черненого золота. А принц — малоросл да толст. Прямо планетка на ножках. Ходит, наверное, смешно. Жаль, я этого не видел.
А перед троном, стоя на полу, малахитовыми плитами выложенном, очередной аэд разоряется, струны дерет. Сто шестнадцатый. Следующая — моя очередь.
Ох, болит моя голова. А поджилки — дрожат. Песни так сочинить и не удалось. Некогда было.
Поселили нас в отдельное крыло дворца, и к каждому на ночь по рабыне прислали. Гостеприимцы. Чтоб их…
Поспать-то толком не удалось с утехами ночными, не то что слова хвалебные приготовить. Те, кто посдержанней, может и отказались, ночь провели в творчестве. Да куда уж мне…
Ничего, как-нибудь. Сымпровизирую.
Мелодичный звук гонга прокатился по залу. Место перед троном опустело. Аэда увели в неприметную дверь. К славе? К прожорам?
Моя очередь.
Медленно и торжественно шествую по залу. Хорошо, что он длинный. А мысли мечутся мелкими рыбешками, снуют туда-сюда. Как петь, о чем петь?
О величии нового правителя? Споешь об этом, правильно споешь — и будет всю жизнь Его Мощь и Красота к величию стремиться…
Сложишь настоящую песню о победах и воинской славе — проведет правление в войнах с соседями.
Упомянешь богатство и изобилие — будет новый владыка Хирейский только о деньгах и думать…
О чем петь? И как? Чтобы правильно!
Жаль, что не каждый из правителей Галактики при восшествии на престол песен требует.
Вот и трон. И плюгавец на нем.
Что петь?
Что-то дернулось в груди. Поднялась из глубин души паника, и тут же сгинула, растворилась в серебристой волне спокойствия. В глазах моих родился взгляд, острый, сильный. Словно кто-то другой смотрел из глазниц бесталанного аэда Орфея. И голова болеть перестала. Словно исчезла.
Ожили руки, огладили струны. Поплыл по залу напев моей лиры. И ответил ей — голос. Мой, и не мой. Сильный. Чужой.
— У меня нет слов, чтобы достойно спеть про нового владыку Хиреи, — сказал я, дивясь произнесенному. — Все слова бессильны. Поэтому я просто сыграю.
