Богу известно! Главное, что вся эта историческая отсталость исправно палила, сияла латунью и свежей краской и могла еще послужить отечеству и демократии. За этакое рвение коменданту, на радость Глафире, было присвоено внеочередное звание «подпрапорщик» и обещана высокая державная награда.
Совещание началось со всеобщего исполнения державного гимна «Слушай, страна! Благодать над тобой воссияла!». У многих после единодушного пения в горле встал комок, а некоторые и вовсе украдкой смахнули патриотическую слезу.
– Други моя! Люди обильной Чулымии! Солдаты! – театрально простирая перед собой руки, вдохновенно начал Урза Филиппович. – Только железная армейская дисциплина и строгое соблюдение приказов может быть основой суверенной демократии и процветания нашего Отечества. У нас для этого есть все: и обильные леса, и полноводные реки, и многое множество всевозможных ископаемых и сырья. Но главное наше богатство, – он высоко поднял над собой руку, а потом резко опустил, ткнув указательным пальцем в зал, – это вы, народ! Неистребим ваш гордый дух и преданность отцу и благодетелю нашему – Преемнику Шестому! Ура, братья!
Зал в едином порыве сорвался с мест, в воздух полетели шапки, фуражки, картузы, панамы, буденовки, лифчики и пилотки, а громогласное «ура!!!» заставило содрогнуться древние стены цитадели. С соломенных крыш, выкрашенных зеленой краской, в небо испуганно взмыла пернатая живность, казалось, что и эти бессловесные твари единодушно хлопали своими крыльями и на все лады славили Всескромного и Вселюбимого отца сибруссов.
Дождавшись, пока народ рассядется, Воробейчиков, отхлебнув из заветной бутылки, продолжил:
– Вот живет человек и не ведает своего истинного предназначения. Он так и помереть может, не узнав его, но приходит в родной край время испытаний, время нужды и военной невзгоды, и расцветает его душа, и к героизму спешат его мысли, и осознанно он делает тот единственный шаг, который сохранит его имя в народной памяти на века. Главное, что подобные люди есть и среди вас! – Зал от неожиданности замер, публика завертела головами, ища своих героев. Довольный произведенным на слушателей эффектом, генерал продолжил: – Вы вот сразу принялись глазами искать героя! Этакого молодца, мастера, как там его, билди-болдинга, понимаешь ли, заокеанскую картинку, а ведь настоящий герой неприметен, а зачастую и неказист. Хотите, я вам его покажу?
– Хотим! Хотим! – с новой силой взорвался зал.
– Ну так смотрите! – Царево око неожиданно проворно соскочил со сцены и остановился перед сидевшим в первом ряду Прохором. – Вот он, ваш герой! Надежда отечества и оплот Самодержного Демократа! Я должен наградить тебя однократным госпоцелуем, брат ты наш любезный!
Ликованию народа не было предела, а барыня Званская даже всплакнула, невзирая на свое искреннее презрение к столичному выскочке и краснобаю. В нарушение регламента в зале образовалось стихийное чтение патриотических стихов и пение гимнов. Композитор, не имея при себе музыкального инструмента, принялся напевать, насвистывать и пританцовывать только что сочиненную ораторию. Невесть откуда взявшиеся певчие грянули псалмы, а сидевшие в зале батюшки, раскочегарив кадила, запели величальные молитвы, пустив по залу согбенных служек с подносами и полуведерными кружками для пожертвований.
Увидев подобную наглость, Ирван Сидорович чуть было не поперхнулся водкой, которую втихаря отхлебывал из заветной генеральской бутылки. «Вот наглецы, еще кесаревы и толики малой не цапнули, а они уж ведрами гребут», – как человек, сведущий в поборах, Ирван знал, что народ щедр на подаяние только по первости, а во второй и третий обнос может и в кружку плюнуть, и сборщику меж глаз засветить.
Насилу уняв всенародные страсти, готовые уже перейти в массовые беспорядки, Генерал-Наместник вернул совещание в рабочее русло.
– Прежде чем мы перейдем к главному вопросу – тайному отысканию и сбережению всемирного культурного наследия, называемого Шамбалой, мне бы хотелось поделиться с вами личными наблюдениями, почерпнутыми на ближних подступах к вашему славному граду. Надеюсь, вы не против?
Гул одобрения пробежал по залу, народ, перевозбудившийся от недавнего ликования, приготовился самую малость вздремнуть.
– Сегодня рано утром вляпался я, простите за прямоту, в дерьмо! – Сонливость в зале как языком слизало. – Да, да, в самое настоящее коровье дерьмо, и притом не единожды! – На задних рядах кто-то хихикнул. – Смеетесь, и правильно делаете. Хорошо, что вляпался я, боевой генерал, повидавший на своем веку всякое. А вот представьте, что на моем месте мог бы оказаться молодой человек, спешащий на свидание, или, того хуже, романтическая барышня, и что тогда, я вас спрашиваю? Молчите? Отвечаю сам – трагедия! Поломанная жизнь! Неизлечимая психологическая травма, комплексы неполноценности, и все из- за какой-то разнесчастной лепешки! А кто виноват? – спрошу я, как когда-то вопрошали наивные предвестники свободомыслия. Может, неразумные животины, к коим относится весь крупнорогатый скот? Что «да»? Кто сказал «да»? – рыкнул в зал Наместник. – Не всякий раз следует утвердительно отвечать начальнику даже такого высокого ранга, как я. Так вот, официально заявляю, истинным виновником обилия мин животного происхождения на наших дорогах и улицах является в первую очередь косность мышления, безалаберщина, леность и прочее разгильдяйство!
Посмотрите, граждане, как устроены наши поселения! Ни порядка, ни плана, ни единообразия построек и фасадов. На этой убогой разномастности и взгляду культурного человека остановиться негде. Так вот, после сегодняшнего утреннего инцидента решил я Всевеличайшему Преемнику отправить шифрограмму с предложением срочно издать указ о кардинальной перестройке сельских поселений, малых городов и местечек. Идеальное сельскохозяйственное поселение должно выглядеть следующим образом: на переднем плане парадная улица, имеющая свое название и твердое покрытие, желательно асфальт. По ней запрещено движение гужевого транспорта, прогон скота и выгул птицы. На оную магистраль выходит единообразный штакетник палисадов, усаженный сезонными цветами и декоративным кустарником, за палисадами утопающие в садах весело окрашенные типовые дома, за ними огороды, после скотные дворы и прочие постройки, а завершает все это что? Отвечаю: тыловая дорога, по которой вольно передвигаются коровы, кони, бараны, птица и прочая скотина, а также вывозится на поля навоз...
– И свиньи, – подобострастно вставил кто-то из первых рядов.
– Правильно, и свиньи! И как вам мой проект? Отвечать не надо, вижу, тронул за живое!
Последние слова докладчика потонули в бурных аплодисментах, переходящих в оглушительные овации.
Воробейчиков стоял как великий полководец, отставив вперед левую ногу, заложив кисть правой руки за обшлаг мундира, наслаждаясь своей славой и восхищаясь глубиной данного ему Всевышним ума. Это был настоящий триумф. А потом посыпались многочисленные уточняющие вопросы – о дизайне и цвете оград, о рассаде, и прочее, прочее, прочее. Появилась большая грифельная доска, которую солдаты приволокли из школы, цветные мелки, маленькие флажки на присосках. Новый тип поселения с парадной и тыловой дорогами был явлен населению во всей своей красе.
– Главное, чтобы эта бестолочь не стала претворять в жизнь свои идеи в нашем уделе! – непростительно громко заявила Полина Захаровна сидевшей рядом с ней Глафире. – Пойдем-ка мы отседа, Глаша, а то голова совсем опухнет и ночью не заснем вовсе, да и о пленнице сердечко мое ноет. – Она демонстративно встала и подалась вон, а за ней, словно гусыня за гусаком, переваливаясь с ноги на ногу, засеменила верная товарка.
Наместник в это время чертил красными и синими стрелами пути вывоза коровяка и подвоза свежих кормов по тыловой дороге. Заслышав шум в зале, он возмущенно обернулся.
– А вы это куда без докладу? И не выслушав Всевысочайшего послания о Шамбале? – постучал он указкой по грифельной доске.
– Где уж нам, батюшка, уразуметь твои шибко грамотные речи? Баба, она ровно курица при непутевом петухе, коего ты сечь велел за лишние яйца. Не взыщи, пойдем мы, скотина недоена, делов невпроворот, да и за тыловую дорогу давно пора уже сбегать, а то ведь с утра терпим, – слегка обернувшись, махнула рукой Званская.
– А... Шамбала? – не зная, как урезонить невоеннообязанную, растерянно воскликнул Воробейчиков.
– А что Шамбала? Она, когда время придет, сама вскроется, так старики сказывают! – уже в дверях
