распадков и осыпей, и что ей надо быть такой до определенного времени, до той поры, пока ее сила и все ее естество понадобятся для чего-то очень важного и ответственного. Эрмитадора с радостью понимала, что больше никуда она отсюда не уйдет, а будет всегда здесь, и этот подлунный мир станет ее вечностью, ее всепоглощающей бездной, и ради этого она готова была терпеть ставших ей в одночасье неинтересными людей, наивных и глупых, не понимающих своего истинного предназначения. Сар-мэн раздражал ее меньше всех, почему, она не понимала, а когда, выспавшись, он потащил ее в свою походную юрту, принялся целовать, шептать какие-то глупости и от нетерпения рвать на ней одежду, она, не зная зачем, повиновалась ему, а потом так вошла во вкус, что несколько раз заставила удивленного мужика повторить то, чего он так хотел от нее вначале.
– Ну, ты даешь, Эрмик! – восхищенно прошептал обессилевший атаман, засыпая сном молотобойца, вернувшегося вечером из кузницы.
Эрмитадора с удивлением отметила, что «это» осталось в ней таким же желанным, как и у той, прошлой, теперь уже далекой и не всегда понятной ей Эрми. Удивительно, но близость с мужчиной, как и долгое пребывание на солнце, заряжало ее новой энергией и требовало какой-то немедленной деятельности. Прикрыв одеялом наготу атамана, она оделась, вышла из юрты, бесцельно побродив по лагерю, набрела на поленницу дров, обрадовалась и, взяв в руки топор, принялась колоть дрова.
За этим занятием и застал ее Макута-бей со своей спутницей. Бабка внимательно осмотрела странную девку, легко машущую тяжеленным колуном с неподъемными даже для мужиков пихтовыми кругляками, покачала головой в выцветшем платочке и засеменила прочь, что-то шепча себе под нос.
– Ну и чего, тетка, скажешь? – нагнал ее бей. – Взаправдашний она человек или нежить?
– Ихняя она, ихняя! Токмо не ведомо мне, в чем сгодиться ей назначено, однось я те скажу, мил человек, не перечь ты ей для своей же пользы. Ох, и недобро будет тому, кто супротив ейной воли затеет чего сотворить! А лучше бы вы, голубы мои сизые, ступали себе по домам, покедова живы и здоровы, неча вам тут мозолиться. Коль оне ее здеся поставили, то уж, видать, все и сами знают, что да как. Так где ж твой хваленый чай, племяш? – Тетка задумалась, замедлила шаг, нагнулась, сорвала какую-то былинку, повертела ее в руках и, обернувшись к Макуте, добавила: – А мот, ты и прав, для подстраховки и вам след тутать поторчать энту ночку, пока все сокроется. Вестимо, береженого береженый бережет. Всамделешно давай-ка чаю, да пойду я. Вишь, солнечко на насест мостится, мой путь-от не близок, а водица шибко там нужна...
– Не переживай, тетка, дам я тебе и человеков, и коня, все в лучшем виде исполнят. А вот и дастархан наш, – произнес разбойник, заворачивая за небольшую скалу, где на широком горном уступе, нависающем над молодой речушкой, небольшой луговиной и тем самым странным водопадом мастеровитые горцы сварганили навес со столом и широкими лавками, покрытыми коврами. Во главе стола стояло большое атаманово кресло. – Ну, располагайся, старейшая моего рода, а я пойду Сар-мэна кликну.
– Да не дозовешься ты его, атаман, – отозвался откуда-то сбоку Митрич, – дрыхнет он мертвецким сном. Народ сказыват, с этой рыжей натешился до полной отключки и уже с час как спит, а зазноба его, слышь, колуном беспрестанно махат.
– Да уж надивились, – расположившись на скамье напротив тетки и начисто проигнорировав кресло, кивнул бей. – Митрич, ты бы это, с чаем распорядился, да пущай ведьмам от мене гостинцев соберут, глядишь, оно, мот, когда и сгодится. И еще, подбери пару хлопцев, да чтоб посмышленее и понадежнее, с теткой пойдут. И пусть с десяток порожних бурдюков соберут, бабка им покажет, где какой водицы набрать...
– Сама наберу, в энтом помочники без надобности, – перебила родственника довольная старуха.
26.
Генерал-Наместник был весьма озадачен, ему только что доложили престраннейшую новость – в подведомственном ему и напрочь позабытом Всевидящим Оком Чулыме только что приземлился вертолет всесильного главаря опричников генералиссимуса Костоломского.
«Этого-то какие черти пригнали в наши края, и главное, в канун решающего этапа разработанной мной операции? Неспроста этакая оказия!» – перебирал тысячи различных ответов генерал, шагая по периметру своей резиденции, в которую временно превратили жилье томящегося в плену Понт-Колотийского. Воробейчиков, кадровый вояка, презирал людей песьего ведомства, без надобности не лез к ним в приятели да и руку пожимать не спешил, считая это ниже своего офицерского достоинства. А тут на тебе, самого главного людоеда черт пригнал! «Ох, неспроста этот визит, а главное, ничего хорошего сулить не может. Я и не упомню, чтобы этот людожор далее чем километра на полтора от трона отлучался, да еще так надолго». Наместник остановился у окна и принялся разглядывать неспешную жизнь сельского утра. В иные времена эта столь милая городскому сердцу идиллия привела бы подернутую черствостью генеральскую душу в подобие умиления, однако сегодня леность в природе и неспешнось в движениях людей и скотины его раздражали. «Вот из-за этого вечного непоспешания и проистекают наши извечные беды, в нем и сокрыты истоки нашего рабства и вечного господства над нами Костоломских и прочего сброда. И все же какого черта он сюда приперся? – повернувшись к окну спиной, продолжил невеселые думы Наместник. – Ну да ладно, появится, сам разъяснит. Однако встречать его я на крыльцо не выйду! Велика честь, пусть челядь лебезит».
Подойдя к двери, генерал громко рявкнул:
– Сатрапы! Живо организовать на веранде военсовет. Пять минут сроку! – и, довольный собой, принялся надевать полевой мундир с облегченными камуфляжными регалиями.
Ровно через обозначенное количество минут он торжественно вышел на веранду наместнического дома и поразился оперативности подчиненных. На стенах были развешаны какие-то схемы и наставления, невесть откуда взявшийся широченный стол преобразован в макетный ящик, отображающий ландшафт будущих батальных действий. Связисты завершали подсоединение полутора десятков различных телефонных аппаратов.
– Молодцы, молодцы! – принимая с серебряного блюда заиндевелую рюмку, произнес генерал. – Соколы! Командиров полков ко мне! – И захрустев малосольным огурчиком, двинул к макетному ящику.
Обиженный явным невниманием, Эдмунди Феликсович клокотал праведным опричным гневом. Так уж было заведено в их ведомстве, что всякое непочитание любого, даже самого мелкого кадастровика приравнивалось к оскорблению самого государства, попранию его интересов и требовало соответствующей кары. А здесь его, самого всесильного и ужасного, на аэродроме, в который на скорую руку переоборудовали школьный стадион, встретили подчиненные и какой-то непонятный клоун-старик в допотопном мундире, запинающимся от страха голосом отрекомендовавшийся комендантом местной крепости. Хорошо хоть спесивая бестия Воробейчиков соизволил прислать свой автомобиль.
У штабного дома вовсю тарахтели движками три мощных радиостанции, у четвертой, с параболическими антеннами, матерясь, сновали военные.
«Он что, в космос собрался кого-то посылать? – с удивлением оглядывая все вокруг, подумал главный опричник, протирая круглые очки. Очки-велосипеды, как и козлоподобную бородку, значок члена Президиума Верховного Совета, часы на правой руке, мешковатые костюмы отечественного кроя и многое другое он носил исключительно из пристрастия к преемственности: как бы ни переименовывали грозное ведомство, считал Костоломский, как бы его ни реформировали, преемственность должна неукоснительно сохраняться, иначе нельзя. Только преемственность, которая, сродни круговой поруке, может удержать карающий меч суверенной демократии в праведных руках и обеспечить державе единство, а народу повиновение и умение исправно работать на свое же благо.
Военные, увлеченные своими делами, не обращали внимания на худого и длинного человека в темном комбинезоне со зловещей аббревиатурой Кадастра, окруженного такой же, под стать ему, темной свитой. Костоломский, подавляя внутреннее негодование, не спеша поднимался по лестнице на веранду, уже забранную маскировочной сетью.
– Граждане свободы! – гаркнул над его головой Воробейчиков.
Опричник чуть было не споткнулся от неожиданной команды, которая заменила при Преемнике Четвертом старорежимное «смирно!».
Все вокруг замерло и остолбенело, даже бабы, стирающие вдалеке камуфляжные подштанники, собаки перестали брехать, а дизеля связистов затарахтели почтительнее и тише.
– Ваша Незыблемость! Член действительного тайного совета Августейшего Демократа! Вверенные мне
