Даша глянула на дорогу и обомлела. Следом за невесть откуда взявшимся военным с огромной суковатой палкой в руках крался ее Юнька. Не успела девушка испугаться, как эта дубина ухнула на голову незнакомца и тот, громко ойкнув, грохнулся со всего роста ничком на каменистую тропу.
Дашка выскочила из своего убежища, готовая быть подмогой в опасном деле. Однако помощи не понадобилось. Юнь уже проворно связывал руки и ноги бесчувственного человека своим ремнем от портков. Видно, заслышав странные звуки, из-за поворота к ним спешили Енох и Маша.
– Енох Минович! – командовал Юнь. – Мы берем этого борова – и ходу вниз, неровен час, еще хтось притопат. Ты, Дашка, какой тряпкой его кровень с тропы сотри, да пылью присыпь, а вы, барышня, берите евонный наган, да глядите, не тискайте, он, видать, заряжен.
Пленник еще не успел очухаться, как его приволокли к атаману. Юньку лихой народ поздравлял и по-доброму подначивал, дескать, понаслало правительство топтунов и соглядаев, честному бандиту и в лес сходить с милахой нельзя, так и ягода переспеть может. Даша довольно посмеивалась, украдкой косясь на барыньку, подбирая подходящий момент, чтобы незаметно уволочь ту в укромное место и переодеть, пока никто ни о чем не догадался. «Ну и гад этот Енох, уж не мог до приличного места, ну хотя бы с кроватью, дотерпеть...»
Улучив минуту, когда все сгрудились вокруг стола, она потянула невеселую хозяйку в их с Юнькой будан.
Ничего не говоря, только молча вздыхая и иногда всхлипывая, девушки присели на бревно перед входом в новый шалаш. Щемящее чувство какой-то безвозвратной потери объединяло их в эти минуты. Общая принадлежность к горькому бабьему миру пудовой тяжестью навалилась на их хрупкие, еще по-детски угловатые плечики, было грустно, что еще одна юная душа преступила трепетную черту и бросилась в вожделенную бездну, великий океан обыденности, и никому не дано знать, какая участь ее постигнет.
Потом Даша, с опаской озираясь по сторонам, затащила все еще всхлипывающую барышню в шалаш. Быстро раздела, покудахтала, поохала, повсплескивала руками, при этом аккуратно смазывая все посбитое и поцарапанное прохладным и приятно пахнувшим маслом. Потом извлекла из большого тюка Машенькины юбки и кофты, которые прошлой ночью передала старая барыня, помогла ей обрядиться, причесаться и, оставив отдыхать, помчалась к разлапистому дубу у речной луговины, вокруг которого уже собрался народ.
Макута-бей сидел на покрытом овчиной чурбане, справа на нижнем суке дуба уже болталась большая петля, слева, облокотясь на длинную рукоять допотопной секиры, истуканом стоял угрюмый бандит с густой, до самых глаз, бородой, не то палач, не то страж. Перед атаманом, склонив перевязанную голову, стоял пленник, а публика разместилась плотным полукругом позади него в самых живописных позах и внимательно слушала, при этом время от времени люди цикали друг на друга, отчего в толпе постоянно бродил легкий шепоток, мешавший слушать.
Допрашиваемый не препирался и отвечал на все вопросы с понурым безразличием. Чувствовалось, что городскому вполне хватило одного Юнькиного полена.
– Нас спешно перебросили сюда из Москвы...
– Откуда? – переспросил его Макута.
– Из Подмосковья, неделю тому назад, и дали задание сверить карты с местностью, определить, все ли дороги на месте, не поменялись ли русла ручьев и рек, где остались старые мосты, а где появились новые. Мы спокойно работали группами по два человека, пока не пришли вы...
– Так мы отсюда никуды и не девались ужо годов с десять, – перебил его Сар-мэн. – Ты это, нам баки-то не забивай, геодезист хренов, чо, окромя дорог, вынюхивали?
– Фиксировали ваши передвижения и сообщали координаты командованию...
– Макута, давай его повесим, все равно кота за хвост тянет, чо с ним чикаться, он – пешка, шестерка поганая! – явно беря на испуг, строил из себя отпетого негодяя Сар-мэн.
– Вишь, мил человек, – погладив усы, вкрадчиво начал атаман, – предлагают тебя головой в ворота сунуть. Ты глянь, глянь, голуба, петелька, она по форме вроде тех ворот, откеле весь народ, токи наоборот. Вот такие шанешки с котятками. Ты поведай нам, а большое ли войско на нас идеть?
– О количестве сказать точно не могу, но мне кажется, дня через два солдат и техники здесь будет хоть отбавляй.
– Да какие там вояки! Слухай ты его больше, атаман, чо, старичье, с деревень согнанное, воевать-то будет? – перебил пленного Сар-мэн. – Давай его вешать, неча зазря время тянуть.
– Вешать так вешать, – безразлично согласился Макута и встал со своего кресла. – Вы тут особливо долго не толчитесь, – обратился он к народу, – сами слыхали, что сила на нас неимоверная переть собирается, так что на чужую смерть поглазейте да идите к своей готовиться. Огней не разводить, самогону не пить, кого ущучу, голову Сар-мэну отдам. Одна надея на горство наше да на Мать-Белуху... – и главарь, слегка прихрамывая, подался прочь.
– Атаман, атаман! – пытаясь вывернуться из цепких рук бандитов, что есть мочи завопил пленник: – Атаман, мне надо сказать вам что-то очень важное!
Макута продолжал не спеша удаляться, на шею извивающегося лазутчика уже накинули петлю и подыскивали подходящий чурбан, который было бы удобнее вышибить из-под его ног.
– Бей, мот, послушаешь придурка, глядишь, чо дельное и сказанет? – наклонясь к уху атамана, негромко предложил Сар-мэн.
– Успею. Чем плотнее петля на глотке, тем правдивее речи выходят, – почти не шевеля губами ответил атаман. – В смерти, как и в любви, поспешать не надобно. Однако ты пошли, на всяк случ
Недолгие приготовления к казни закончились. Пленник со связанными руками и ногами был уже водружен на шаткий от неровности каменистой земли толстый чурбан и с петлей на шее старался из всех сил держать равновесие на этой последней в своей жизни тверди. Кто знает, какие мысли и чувства колотились в его мозгу в эти предсмертные минуты. Крик ужаса и мольбы уже не пролезал сквозь обхваченную веревкой глотку, глаза несчастного уставились куда-то вверх, словно он пытался рассмотреть в этой бездонной и равнодушной высоте место своего будущего пристанища.
– Мот, раздеть его, а то опосля тяжко будет с мертвяка одежу сымать, а она, однако, вишь кака справна! – предложил худощавый разбойник с рваным шрамом через все лицо, оценивающе ощупывая комбинезон обреченного.
– Побойси Бога, живодер! – возразил чернобородый бандит, оценивающе пробуя на разрыв свободный конец перекинутой через сук веревки. – Да и Макута сего ох как не любит, ты вона держи крепче бечеву да пособников кликни, а то, неровен час, выпустишь ее, али эфтот тебе тяжельче окажется и все – другим-то разом перевешивать нельзя. Эй, братки, пособите Кособокому веревку удержать!
Охотники нашлись быстро.
– Ну что, раб Божий, готов ты али нет к своей кончине? – заходя сбоку и задирая голову, спросил бородатый. – Ты не бойсь, веревка в самый раз: и не тонка, и не товста, боли и не успеешь познать. Токмо хрусь – и все. Эй, бедолага, – он несильно дернул пленного за штанину, – мот, спиртяжки али курнуть, а?
Ответа не было, сверху на палача безучастно смотрело бледное и уже отрешенное лицо.
– Ну, как знаш! Браты, я как колоду выбью, вы-т веревку на себя малешко потяните, кабы выше болезного поднять, а я посля ужо сам все закреплю. Ну-т! – и он сноровисто саданул ногой по чурбану.
Обреченный, вместо того, чтобы засучить ногами и дернуться в последней конвульсии, свалился на землю, встал на колени и, ничего не соображая, закрутил головой. Рядом, вкладывая в ножны казачью шашку, стоял один из Сар-мэновых телохранителей. Три разбойника, во главе с Кособоким, сидели на земле, крепко вцепившись в обрывок веревки, многочисленные зрители, придя в себя от неожиданности, принялись ржать и материться. Рубака, не обращая ни на кого внимания, пинком поставил на ноги несостоявшегося висельника, разрезал путы и, как бычка, за петлю поволок за собой.
– От паскуда, таку веревку спортил! – зло крикнул ему вслед бородатый. – И как с таким народом работать? Ну, погодь, попадешься ты ко мне!
Бледного лазутчика завели за невысокий утес и поставили на колени перед Макутой.
– Ну, чего ты мне такого поведать хотел, люб человек? – жестом отослав всех, кроме Сар-мэна, вкрадчиво спросил атаман. – Тебя т как, болезного, кличут?
