— Король отвечает последнему из своих подданных. Делайте, как я вам говорю.
Я последовал совету милорда, сочинил прошение об аудиенции и подписался своим именем, присовокупив “венецианец”. На следующий день я получил записку с подписью “Фридрих”, в которой сообщалось, что около четырёх часов король гуляет в садах Сан-Су си, и мне позволено предстать перед ним. Едва я успел явиться в назначенное место, как увидел в конце аллеи две фигуры: одну в партикулярном платье, другую — в униформе и высоких сапогах, но без эполет и знаков отличия. Это и был король. Впоследствии я узнал, что с ним находится его чтец. Монарх играл с левреткой, но как только заметил меня, быстро пошёл навстречу, выкрикивая:
— Вы господин Казанова? Что вам угодно? Поражённый подобным приёмом, я не нашёлся, как ответить.
— Ну, говорите же, ведь вы тот самый венецианец, который писал ко мне?
— Сударь, простите моё замешательство. Я не предполагал, что Ваше Величество… Милорд маршал говорил мне…
— Ах, так он вас знает? Хорошо. Пойдёмте на прогулку.
Я силился принять более уверенный вид и уже собирался заговорить о своём деле, как вдруг, резко сняв шляпу, он спросил, энергически жестикулируя:
— Нравится ли вам сад?
— Он великолепен.
— Я вижу, вы льстец. Версальские сады лучше.
— Несомненно, но лишь благодаря фонтанам.
— Вы правы. Я попусту истратил триста тысяч талеров, чтобы устроить здесь такие же.
— И ни одной струи? Это невероятно!
— Так значит вы, господин Казанова, ещё и гидравлический инженер?
Смущённый сим внушением, я опустил голову, не отвечая ни да, ни нет.
— Может быть, вы были и в морской службе? Сколько у вашей Республики военных кораблей?
— Двадцать.
— А войск первой линии?
— Около семидесяти тысяч.
— Это неправильно. Вы, верно, хотите рассмешить меня. Кстати, вы понимаете в финансах?
Быстрота следовавших друг за другом вопросов, реплики короля, кои прерывали мои ответы, и все его выходки лишь увеличивали моё смущение. Я почувствовал нелепость своего положения и, вспомнив, что более всех бывает освистан тот актёр, который не способен произнести ни слова, принял важную мину глубокомысленного финансиста и предложил объяснить для Его Величества теорию налогообложения.
— Охотно послушаю, — отвечал король со смехом. — Кат, господин Казанова, венецианец, представит нам свои финансовые проекты. Начинайте, сударь.
— Государь, я разделяю налоги на три вида: первый — абсолютно вредоносный, второй — неизбежный, недостойный сожаления, и третий — наилучший во всех отношениях.
— Неплохое начало, продолжайте.
— Вредоносный налог — это тот, который взимается непосредственно королём. Необходимый идет на содержание войска, и достойнейший поступает в пользу народа.
— Вот это новость!
— Угодно ли Вашему Величеству позволить мне объясниться? Королевский налог идёт в его личную казну.
— И этот налог вреден? — прервал меня Фридрих.
— Вне всякого сомнения, государь, ибо он уменьшает обращение звонкой монеты — душу всякой коммерции и движущую пружину государства.
— А то, что идёт на войско, вы почитаете не более, чем необходимостью?
— И к тому же прискорбной, поскольку война есть истинный бич человечества.
— Возможно. Ну, а налог в пользу народа?
— В нём и заключено благо. Одна рука короля берёт у народа то, что раздаёт другая.
— Может быть, вы знаете Кальсабиги?
— Да, государь.
— Что вы скажете о налоге? Ведь лотерея это тот же налог, не так ли?
— Но налог почётный, ведь доходы от него идут на полезные учреждения.
— А если она не приносит ничего, кроме убытка?
— Один шанс из десяти нельзя даже назвать возможностью.
— Ну, ну! Вы ошибаетесь.
— Значит, ошибается арифметика.
— А вам известно, что три дня назад я потерял двадцать тысяч талеров?
— Ваше Величество проиграло за десять лет всего два раза. Я не знаю сумму доходов, но размер проигрыша говорит, что она была весьма значительна.
— Благонравным особам этот налог не нравится.
— Но мы рассуждаем не о добродетели, а о политике. Если Ваше Величество готово признать, что Господь Бог не вмешивается в это дело, согласитесь, у казны девять шансов из десяти оказаться в выигрыше.
— Может быть, я и соглашусь с вами, но всё-таки эти ваши итальянские лотереи похожи на жонглёрство.
У короля стало портиться настроение, поскольку он чувствовал справедливость моих слов, и поэтому я не решился продолжать далее. Сделав несколько шагов, Фридрих остановился и, смерив меня взглядом, проговорил:
— А ведь вы красивый мужчина, господин Казанова.
— В этом я похож на ваших гренадеров, государь. В знак прощания он снял шляпу и повернулся ко мне спиной. Я ушёл в твёрдой уверенности, что не понравился ему. Однако же через два дня милорд маршал сказал:
— Его Величество говорил мне о вас. Он намеревается предложить вам должность.
— Я жду приказаний Его Величества.
Тем временем Кальсабиги получил разрешение возобновить свою лотерею. Он снова открыл контору и ещё до конца месяца получил сто тысяч талеров прибыли. Была выпущена тысяча акций по тысяче талеров. Вначале никто не хотел брать их, но когда распространились слухи о его новой удаче, финансисты хлынули к нему толпой. Лотерея в течение нескольких лет действовала безотказно, но, в конце концов, она всё-таки лопнула из-за неосторожности директора, который тратил вдвое против своего ненадёжного дохода. Впоследствии я узнал, что этот Кальсабиги сбежал в Италию, где и умер.
За время пребывания в Берлине мне случилось видеть Великого Фридриха одетым в придворный костюм лишь один раз. По случаю бракосочетания своего сына с брауншвейгской принцессой он облачился в короткие панталоны и чёрные шёлковые чулки. Когда в залу вошёл одетый таким образом король, это вызвало всеобщее изумление. Стоявший по соседству со мной старец уверял, будто не может припомнить случая, чтобы на государе не было военной формы и ботфортов.
Посетил я и Потсдам. Это произошло как раз в тот час, когда Его Величество делал смотр роте своих лейб-гвардейцев. Выправка этих солдат была воистину великолепна, и каждый из них имел не менее шести футов роста. Сие множество голов, рук и ног казалось принадлежало единому телу. Весь отряд двигался как один человек, и никакой механизм не мог бы действовать с большей слаженностью. Я осмотрел также дворцовые апартаменты, отличавшиеся необычайной роскошью. В самой маленькой комнате за ширмой стояла железная кровать — это и было ложе короля. Ни шлафрока, ни домашних туфель. Сопровождавший меня лакей вынул из шкафа и показал ночной колпак, который надевал Великий Фридрих, если ему случалось простудиться. Обычно же Его Величество, согласно военному обычаю, даже на ночь не снимал шляпу. Рядом с постелью находился стол, заваленный книгами и бумагами. Я ничего не говорю о галантных приключениях сего монарха, ибо он даже не пытался скрыть своё отвращение к прекрасному полу. Хозяйка гостиницы рассказывала мне по этому поводу прелюбопытный анекдот. Как-то раз я спросил у неё, почему в доме напротив все окна первого этажа наглухо заколочены. “Это сделано по приказанию самого короля, —
