— Нет, нет! Ты только отпусти меня — и я взлечу! Надя еще крепче прижала к себе малыша, одевая и снова забинтовывая ему горлышко.
Едва она отпустила его, чтобы одеться самой, мальчуган стал подпрыгивать, пытаясь взлететь. Однако, несмотря на ощущение легкости во всем теле, в воздух он, конечно, не поднялся.
— Плохой корабль, — обиженно заключил он и надулся.
Когда Надя с Никитенком перешли на мужскую половину, там ее встретили восторженными возгласами.
— Однозначно определяю, — заявил Галлей. — Это не «душевая», а «салон красоты»!
— Я ж говорю, омолаживают они предков своих, — вставил Бережной.
— Так оно и есть, командир, — заверила Надя, — омолаживают нас, я бы сказала…
— Информация, отмечаю, неполная, — заметил Галлей.
— Омолаживают в том смысле, — продолжала Надя, — что нас как бы наделяют реакциями, свойственными возрасту Никитенка.
— Ну это ты, дивчина, пожалуй, загнула, как говорили в наши былые времена.
— Нисколько, командир. Вас тут смутило, что Федя Федоров покраснел весь и признался, что в сауне никогда не бывал, а Никитенок перед тем «выгораживал» свою молодую маму и бабушку, уверяя, что никто его не обижал, хотя кто-то пытался перерезать ему горло. Потом, краснея, хотя в «душевой» еще не побывал, признался, что злой дядя так играл с ножичком. По-детски покраснел. Вот и нам теперь краснеть придется в случае чего…
— Следовательно, некое излучение в душевой подобно действию никотиновой кислоты на сосуды, — заключил Галлей. — Но зачем?
— Я попробую ответить на это старинным сонетом, который когда-то, еще при нас, написан был Весной Закатовой.
— Что за ответ такой стихотворный? — почему-то краснея, удивился Бережной.
И Надя прочитала на память сонет:
Наступило общее молчание.
Каждый старался вникнуть в глубину смысла услышанных строк.
— Бедняга Талейран! Он-то провозглашал: язык человеку дан, чтобы скрывать свои мысли, — первым отозвался Вязов.
— Жизнь без лжи? — подхватил Галлей. — А рядом — отказ от «права силы». Так допустимо ли насиловать наш организм, нашу сосудистую систему, наш мозг, чтобы привить нам детскую способность краснеть? Не попрание ли это прав любого из нас? К тому же есть и ложь во спасение. Что же, врачи не смогут уберечь от терзаний обреченного больного? Как врач экспедиции, протестую!
— Ложь во спасение? — переспросила Надя.
— Например, семьи, — вставил Вязов.
— Не давать в семье для этого повода! — парировала Надя. — А врачу скажу:
— Все мы знаем неизбежность собственной кончины, — вступил Крылов. — Никакая ложь здесь действительно не поможет. И не должна помогать! Я уже не сомневаюсь, проходить мне процедуру или нет, несмотря на протест нашего врача.
— А я решительно отказываюсь, — заявил Галлей.
— Тайны свои сохранить хочешь? — усмехнулся Бережной. — Мы их знаем!
— Тайны не тайны, но в душу свою заглядывать кому попало не позволю!
— Американская кровь взыграла, что ли? Правда человека? Не подводи нас всех! — уговаривал Бережной.
— Я тоже отказываюсь, — неожиданно произнес Вязов.
— И ты? А ты-то почему? — удивился Бережной. — Ведь не бежал, как наш Вася, от неприступной Кассиопеи к звездам.
— Потому что не считаю, что моей воле нужно помогать техническими средствами. Я сам умею владеть собой, сам себя заставлю говорить правду. Иначе жизни не представляю.
— Вот это да! — протянул Бережной. — Скажу тебе, не краснея, что от тебя такого не ожидал.
— Что делать! — пожал плечами Вязов. — Такие уж мы с Васей одинаковые.
— Не одинаковые, а разные, — с горечью в голосе произнесла Надя.
Разговор смолк, потому что в камеру вошел старец, одетый теперь не в ниспадающие белые одежды, а в черный облегающий костюм, на фоне которого особенно ярко выделялась его седая борода.
— Извините, — сказал он. — Я слишком задержался, тщетно стараясь уверить ваших негостеприимных хозяев, что я отнюдь не божество, не демиург, как называли его древние теологи, а всего лишь Диофант, знаток древних языков.
— Зачем вам это было нужно? — удивился Бережной.
— Я не мог солгать даже диким своим современникам. На острове Солнца это невозможно, потому я и попросил вас пройти душ очищения, рассчитывая облегчить вам понимание своих потомков.
— Мы уж тут сообразили, — сказал Бережной, — что после такого душа никак не соврешь. Лампочка на лбу загорится.
— Какая там лампочка! Весь пламенем полыхаешь, — вставил Никита.
— Я не успел вас предупредить. Это моя ошибка. Как видите, и ваши потомки способны ошибаться.
