Первым делом эти ребята счистили многослойные коросты штукатурки, обнажили красный кирпич и тщательно его отчистили шкуркой. Заменили рамы, вставили новые стекла, одели оконные впадины в намордники ажурных медных решеток. Нахлобучили на подъезд длинный, как у бейсбольной шапки, козырек.
В Пряничном домике всю жизнь обитала наш дворник Рая. Она равнодушно взирала на усилия коммерсантов, поскольку сама — по современным правилам, неизвестно как, скорее всего, в страшной неразберихе, возникшей сразу после разрешения на приватизацию жилья, — она успела прибрать квартиру к рукам и получить свидетельство о передаче ее в полную дворницкую собственность.
Фирма с козырьком предлагала Рае деньги и квартиры в других районах, однако наш дворник на переговоры не идет, ссылаясь на то, что 'она в своем праве' — это во-первых; а во-вторых, она где родилась, там и умрет; в-третьих, она завещала квартиру дочери.
Раина дочка — пугливое, бессловесное создание лет восемнадцати — работает как раз в РЭУ, где занимает какую-то пыльную второразрядную должность.
Раза два в жизни мне приходилось попадать в эти узкие коридоры, согласно казенному вкусу отделанные лакированной фанерой, и однажды привелось видеть Раину дочку, забившуюся в угол у окна; в ее больших черных глазах стояли ужас и тоска — коллега, дебелая девка с крашеной шевелюрой и основательно заштукатуренным лицом, повествовала — сколько я могла разобрать по обрывку фразы: '…и вот когда он в седьмой раз на меня полез…' — о чем-то очень увлекательном.
Рая сидела на лавочке у своего личного суверенного подъезда (вход в ее квартиру отдельный, боковой). Я составила ей компанию.
– Вот говны! — глухим голосом открыла Рая беседу. Требовалось плавно войти в разговор, я кивнула в знак согласия:
– Точно, Рая, настоящие засранцы!
Рая, почувствовав во мне родственную душу, принялась что-то быстро и путано рассказывать. Ей в последнее время стали названивать — каждый день. Кто? А черт его знает. Советуют собирать манатки и сматываться, а то будет хуже. И вешают трубку.
– Ты к Гульке зайди, — посоветовала Рая, узнав о целях моего визита в РЭУ.
Гулька? Ах да, Гульнара, так звучит полное имя ее дочери.
В полутемном коридоре густо, сочно пахло чем-то искусственным, хлорвиниловым. Нужная мне дверь оказалась запертой. На стук открыла Гуля.
– Обед сейчас, — пояснила она и пригласила в комнату с пустыми канцелярскими столами.
Я рассказала.
– Светленький такой? — спросила она.
Да, да, и похож на телевизионного парня, который — 'телемаркет — глобальная информационная система'.
Точно, вспомнила Гуля, примерно полгода назад приходил. На каждый стол положил по шоколадке и всех очаровал. Потом она (Гуля покосилась на стол у двери, и я догадалась, что за 'она': та крашеная, на которую по семь раз за ночь лезут…) всех выпроводила, заперлась с ним.
Больше Гуля толком ничего не знала.
— Эй! — окликнула она меня, когда я уже выходила в коридор. — Я его потом видела несколько раз, неподалеку тут, на большой улице. Там универмаг, а дальше, в том же доме, кафе. И тенты на улице. Знаете?
Знаю. Это самая сердцевина Большой улицы. Все лето перед входом в кафе стояли белые столики под яркими пляжными тентами. Там пиццерия. И ларек, раскрашенный в 'национальные' цвета Пепси- Колы.
– Может, чаю попьем? — спросила Гуля.
– Не могу. Мне надо успеть добежать до города Тольятти.
И без того огромные темные глаза Гули расширились — я развела руками:
ДОКА-ПИЦЦА — НЕЛЬЗЯ НЕ СОБЛАЗНИТЬСЯ!
ОБОРУДОВАНИЕ И РЕЦЕПТУРА –
ПРЯМЫЕ ПОСТАВКИ ИЗ ТОЛЬЯТТИ!
9
Вторую половину дня я провела у Панина, упершись в телевизор. Хозяин отсутствовал, в квартиру меня впустил Музыка. Я вертела программы, то и дело натыкаясь на знакомые голоса, живущие во мне самостоятельно, на уровне чистого звукового образа, так что совмещение звукового и зрительного рядов меня иногда озадачивало. Так, в целом сносный текст о нежнейшем суфле 'Милки-уэй' оказался иллюстрированным совершенно идиотской сценой; я так и не поняла, в чем у них там 'фокус'. Отлично сделана 'Смирновская' — просто потрясающий клип. Ваучерная тема чудовищно бездарно отработана — скорее всего, идиотизм воплощения диктуется лукавством самой посылки: 'Впервые в истории России народ стал хозяином своей страны'. Просмотрев рекламные ролики 'Пэди Гри Пал', я на время оставила свое занятие и пошла на кухню. Музыка заседал там со своим приятелем, которого у нас в Агаповом тупике зовут, если не ошибаюсь, Костыль.
Панин мне как-то рассказывал о занятной идеологической эволюции, проделанной Костылем за время перестройки: от матерого антикоммунизма до той социальной доктрины, которая у нас вошла в моду с легкой руки Емельяна Пугачева: согласно этой доктрине всякого, кто тебе не по ноздре, непременно нужно подвесить на фонаре за детородный орган.
Я пригласила их к телеэкрану и сказала, что нет никакой нужды тратить средства на создание оппозиционных партий, издание газет и зубодробительных книжек — если кто-то и спровоцирует у нас социальную революцию, так это не коммунистическая партия, а компания 'Пэди Гри Пал'.
Костыль, сжав кулаки, угрюмо взирал на экран, где собака в один присест сжирала порцию сухого корма стоимостью, наверное, аккурат в размер его пенсии; затем он сделал резкое движение в сторону телевизора — возможно, намеревался вынуть собаку из экрана и подвергнуть ее известной экзекуции на фонарном столбе.
– Это же сука, а не кобель! — пыталась я остановить его порыв.
– Все они — суки! — уверенно ответил Костыль. — И все будут висеть!
Наконец, мне удалось дождаться. Пробил час информационной системы 'Телемаркет' — я мысленно срисовала портрет парня и уложила его в память.
Пора было возвращаться домой. Вышли мы вместе с Костылем, добрели до перекрестка, где и распрощались.
– Куда вы? — спросила я; он направлялся в противоположную от своего дома сторону.
– Известно куда, — хмуро буркнул он. — На Баррикадную.
Уже второй раз мне твердят про это метро; сначала милиционер и теперь вот этот одноногий инвалид; что это они, сговорились?
Когда я мимо Дома с башенкой шла к себе, мне показалось, что на противоположном конце сквера мелькнул знакомый 'литературный' оттенок: сиреневые сумерки. Зина? Что бы ему тут делать?
Должно быть, показалось.
10
Мы с Зиной становимся ночными птицами — как тать в нощи налетаем на заведения, где люди ведут светскую жизнь.
