ценностей прекрасно знает истину: главное — вовремя нажать на курок… И все-таки я старалась держаться поблизости от Зины.
Я отметила, что ведет он себя немного странно. Я палила направо и налево, успела подстрелить двух противников; оба, судя по характеру пластики и движений, были женского пола. Возможностей для точного выстрела хватало и у Зины.
Но его оружие молчало.
Так продолжалось до тех пор, пока в поле нашего зрения не попал какой-то плотный, спортивного вида человек.
Мы лежали в засаде в небольшой канавке, подкарауливая неосторожного игрока из враждебного воинства.
Перед нами простиралась достаточно обширная поляна, по которой были разбросаны островки чахлого кустарника; помеху он нам составить не мог — позицию мы выбрали очень удачно и могли простреливать практически все открытое пространство.
Я заметила шевеление высокой травы и тронула Зину за локоть.
Он не отреагировал: он и сам видел.
Над травой возникли голова и плечи. Игрок стоял на коленях и осматривался. До него было далеко, очень далеко.
Наше оружие, насколько я успела к нему 'пристреляться', бьет от силы метров на пятьдесят. Сейчас между нами было метров сорок-сорок пять.
Зина отполз к кустарнику и медленно поднялся. Противник его не видел — зато сам был открыт.
Меня поразила поза Зины.
Он стоял, несколько ссутулившись, опустив дуло в землю и как будто глядя себе под ноги, точно дожидался сигнала. Не знаю, сколько времени это продлилось — наверное, довольно долго.
Боковым зрением я отметила: человек резко, пружинисто вскочил на ноги.
Мне трудно разложить во времени движения Зины; я видела их будто бы в старом, 'скорострельном' кино, где кадры слишком спешат нестись друг за другом; резкий подскок человека и послужил сигналом, которого Зина дожидался, тупо глядя в землю.
Потом был взлет ствола и моментальный выстрел.
Человек вздрогнул и присел на корточки.
Зина вышел из укрытия и помахал ему своим ружьем.
Тот развел руки в стороны: что, мол, поделать, убит так убит.
Наблюдая за их жестикуляционными переговорами, я вдруг подумала: все произошло настолько стремительно — в течение доли секунды — что Зина чисто физически был не в состоянии прицелиться.
И тем не менее, он попал — на таком большом, практически предельном расстоянии.
Он повернулся и, забросив ружье на плечо, двинулся в чащу.
Я собралась его догнать, но что-то меня остановило.
Наш убитый противник уже выбрался из высокой травы на тропку и теперь хорошо был виден. На левой стороне груди горело яркое пятно краски. Впрочем, не столько феноменальная точность выстрела заставила меня призадуматься, сколько — походка человека.
Его лица под маской я, естественно, рассмотреть не могла.
Но с этой характерной, раскачанной — типично утиной — походкой я встречалась не впервые.
На обратном пути к лагерю мы набрели на забавное приключение: продравшись через плотный кустарник, мы обнаружили на крохотной тенистой и какой-то чрезвычайно уютной укромной полянке двух противников, мужчину и женщину.
Позабыв про честь и долг солдата, они занимались любовью.
– Может, пристрелим их? — спросила я, прицеливаясь и воображая, как очаровательно взорвется на бледной ягодице мужчины мой шарик с краской. — Или нет, давай их возьмем в плен. Под пыткой они нам покажут, где спрятано вражеское знамя.
– Я тебе потом объясню, что они нам покажут, — усмехнулся Зина и тихо ретировался.
Мы отказались от ленча, быстро переоделись и пошли к машине. Бойцы, перемазанные краской, стекались к лагерю и, наверное, вспоминали минувшие дни — 'как вместе в атаку ходили они'.
– Как эти игрища, кстати, называются? — спросила я, пока грелся двигатель.
Оказывается, это пейнбол — любимая забава трудолюбивого американского народа.
– Зина, — спросила я, потупив глаза, — можно я сейчас отдамся?
Он тяжело вздохнул.
– Да нет, не тебе. А — творческому процессу?
– Валяй, — со смехом разрешил он. — Только потом я этому процессу набью морду.
Я старательно откашлялась, попробовала голос, опятъ откашлялась:
ЕСЛИ ВЫ ХОТИТЕ ПОЧУВСТВОВАТЬ
ВКУС НАСТОЯЩЕГО ПРИКЛЮЧЕНИЯ
И ПРИНЯТЬ УЧАСТИЕ В ОХОТЕ
НА ЛЮДЕЙ — ПРИЕЗЖАЙТЕ К НАМ
ПОИГРАТЬ В ПЕЙНБОЛ!
ПЕЙНБОЛ — ЛЮБИМАЯ ИГРА
ВСЕГО ЦИВИЛИЗОВАННОГО ЧЕЛОВЕЧЕСТВА,
НЕ УПУСТИТЕ УНИКАЛЬНЫЙ ШАНС
ПРИОБЩИТЬСЯ К МИРОВОЙ КУЛЬТУРЕ!
– Отменно, — похвалил меня Зина. — И главное — за душу берет.
– Кстати, о душе… Ты начисто выбил ее из этого парня. Ты влепил ему пулю прямо в сердце.
Зина нахмурился и долго молчал.
– Мало ли какие бывают случайности, — тихо произнес он, когда мы уже вовсю неслись по шоссе.
Согласна, охотник: мало ли что тебя подстерегает за углом, когда играешь в прятки.
2
В последний раз подобное ощущение собственной крохотности, никчемности и мелкотравчатости я испытывала сравнительно давно и сравнительно далеко от Агапова тупика; это было в Терсколе, когда с утра пораньше нас с Паниным буквально сбросил с койки жуткий грохот.
Не знаю, существует ли в русском языке слово, способное его описать. Ужасный, кошмарный, могучий, раскатистый, оглушительный — в этих характеристиках рассыпаны зерна смысла, однако, даже ссыпанные в кучу, они не в состоянии точно и ясно передать впечатление.
Ближе к смыслу, пожалуй, стоит определение 'гигантский'; да, один из сущностных признаков этого грохота составляла именно его огромность: он обнимал весь мир, и ты, волей случая размещенный внутри его, отчетливо чувствовал, как мгновенно леденеет твоя крохотная муравьиная душа.
Тогда в нас (мы с Серегой жили в бельевой подсобке гостиницы 'Чегет' — чтобы не платить за номер) шарахнула большая лавина со склонов Когутая; воздушной волной повышибало стекла.
Теперь стекла пока не вылетали, но уже заметно подрагивали.
Я выглянула во двор. Стояло чудесное утро, прозрачное, солнечное и свежее; и странно, что единственным живым существом во дворе была Рая: опираясь на метлу, она стояла, задрав лицо к небу.
Я выбежала на улицу.
До Раи — она каменела неподалеку от детской игровой площадки — я добралась, что называется, 'на полусогнутых', инстинктивно пригибаясь на ходу, и со стороны, скорее всего, походила на солдата, совершающего короткие перебежки под обстрелом противника.
