Обычный голубой вагон стоял прямо в лесу, а внутри, в салоне, торговали пивом. Пиво после катания — это особый случай. Я выбрался из вагона только ближе к ночи. Задуматься над тем, как этот предмет оказался в ущелье, за многие сотни километров от ближайшего метрополитена, мне просто не пришло в голову.
Игорь улегся, укрылся пледом, его познабливало.
– Что с тобой случилось?
– Да так… В общем-то — ничего особенного.
Ничего особенного; он бегает по утрам: просыпается рано — жаворонок — часов в шесть идет в сквер размяться. Тогда было скверное, мутное утро; в такое утро кажется, что незачем предпринимать усилия для дальнейшей жизни: вся серость, накопленная природой, течет по улице, воздух киснет, и весь двор — сказочный городок на детской площадке, качели, скосившая плечо каруселька, машины у подъезда — подергиваются слизью… Пробежавшись немного, он разминался на детской площадке. Напоследок качал пресс: усевшись на лавочку, выгибался дутой — выдох, в исходном положении — вдох. На вдохе он получил в лицо мягкий пушистый удар спрея и отключился.
– Ничего не помнишь?
– Ну, отчего же… Кое-что помню. Обрывочно, фрагментарно. Но все фрагменты растащены, имеют к тому же такую чисто акварельную основу. Размыто-туманно.
– Акварель так акварель, — сказал я. — Сейчас мы ее рассмотрим хорошенько. Вообще-то это моя любимая техника*[30].
– Это было что-то нервно-паралитическое, — сказал Игорь.
Естественно. Баллончики продаются на каждом углу. До широкой продажи электропарализаторов еще не дошло, но обязательно дойдет.
– Все-таки, что ты помнишь?
– Дом какой-то… Буржуйка в углу. Похоже, дачный дом.
Наш персонаж располагает дачей? Непохоже. Скорее всего, просто забрался в чью-нибудь. Ранней весной масса дачек торчит на шести сотках — холодных, просыревших, беззащитных — отыскать пустую дачку труда не составляет.
Игорь приподнялся, нашарил на тумбочке сигареты.
Он затянулся пару раз и аккуратно уложил сигарету в пустую чайную чашку.
Минут пять он пропадал где-то вне нашего разговора, я терпеливо ожидал его возвращения. К месту отлета, на кушетку, он вернулся вместе с жестом — так спросонья, еще толком не разлепив глаза, заядлый курильщик нашаривает на тумбочке спички. Я прикурил, вставил ему сигарету в губы.
— Спасибо… Так вот. Я сейчас подумал, что знаю его. Определенно. Я его где-то видел. Причем видел очень ясно. Возможно, это было какое-то застолье… Да! Совершенно точно! Он сидел за столом, в профиль ко мне. Странно…
– Что странно?
– Будто бы я сам, знаешь… Сам будто бы расположен вне застолья, понимаешь? То есть, чем-то, легкой прозрачной преградой, от него отделен. Стою в стороне и наблюдаю.
Мне стало грустно… Сообщение о 'трезвом уме и здравой памяти' оказалось 'уткой'. К несчастью. Игорь внимательно вглядывался в мое лицо — слишком внимательно; мне стало не по себе.
– Слушай, не надо на меня так смотреть… Как прокурор на подследственного.
Он смешался: 'Извини!' — откинулся на подушку, поглядел в потолок, чертыхнулся, сбросил плед, сел, опять уставился на меня.
– Слушай… Так ведь и ты там был… Ну да, был! Ты сидел лицом ко мне. Ты держал в руке чашку. Или маленькую пиалу…
Он явно свихнулся. Жаль, очень жаль.
– Подожди. Ты, значит, наблюдаешь откуда-то сбоку. И что?
Он сделал нетерпеливый жест — кисть мелко задрожала у виска, как бы отстраняя посторонние шумы и голоса, расшифровать жест было нетрудно: погоди, погоди!
– Ну да… Обстановка крайне мрачная. Все больше темно-коричневые тона, унылые, угнетающие. Свет над столом тусклый, как от керосиновой лампы — если сильно керосин экономить. И этот парень за столом, в профиль… И ты — с чашкой…
Я засобирался. Домой, домой; там утка поспела, и Музыка сидит в моей комнате возле шкафа. Грешно ставить над людьми такие опыты: золотой ключик все еще у меня в кармане, и я здесь, мы тет-а- тетничаем с помешавшимся Игорем.
– И вот еще, — продолжал он, не замечая мои намеки, покашливание, ерзанье на стуле, искусственную зевоту. — Я понимаю теперь, что не знаю его голоса. Он не проронил ни слова. Возможно, он просто немой.
– Игорь, мне пора.
Он окончательно вернулся на свою кушетку и удивленно разглядывал свою сигарету в чашке:
– От ведь!
– Ты давно в конторе?
Он давно, он с самого основания. Закончил МАИ, работал… Кем? Да кем, инженером в ЖЭКе, а куда деваться? Потом надоело. Подвернулся Катерпиллер — тогда еще только начинались кооперативы, едва- едва шевелились. С год-полтора было неплохо: шестнадцатичасовой рабочий день, проекты, прожекты — все не прежняя рутина, все не старушки в ЖЭКе: 'Милок, у меня кран текеть!'. Потом стал остывать, остыл.
– Работать надоело?
– Да ну! Служить неохота. Работа и служба — разные же вещи. Консультирую их теперь. Что-то платят, подкармливают. Пока.
Приличия ради я спросил: как этот персонаж — профильный — выглядел?
– Он производил впечатление — от сохи. Есть такой тип внешности — как будто человек вырос из земли. Грубые, тяжелые черты… Лицо асимметрично… Похоже, оно некогда имело вполне нормальную форму, но потом его мяли, комкали — как пластилин — и вот оно застыло на полпути к своей первозданности. Нос вот… Длинный, сплюснутый… Я очнулся и увидел его. Как в тумане, но увидел.
Это уже очень, очень существенно. Этот парень позволил себя увидеть. Наверное, он в чем-то усомнился.
– Да, — согласился Игорь. — Что-то вроде сомнения в нем чувствовалось.
– Ты слишком не похож на Них, на всех Ваших. Надо было попробовать ему объяснить: кто ты да что ты… А потом?
Игорь пожал плечами: что потом? Он помог подняться с пола, подтолкнул вперед, открыл дверку в полу — погреб. Кивнул: дескать, полезай.
Игорь и полез. Лестница крутая, не видно ничего — оступился, упал. Пробовал встать — не тут-то было. Теперь оказалось — сильный вывих. Лежал, прислушивался, сразу понял: он тут не один. Шорохи, шорохи по углам. Крысы… Сверху лязгнула задвижка.
Что-что, а создать антураж мой персонаж умеет: глухой подпол, крысы, лязг задвижки и перспектива, что голодные сокамерники объедят тебя до скелета — подобная точная, основательная режиссура способна довести до сумасшествия кого угодно.
– Как ты выбрался?
– Как обычно. По лестнице. Подтягивался на руках.
– А запор?
– Я слышал, как он опять лязгнул, решил рискнуть: вдруг — не заперто? Дверка погреба была не на запоре, кто-то открыл.
Кто-то… Скорее всего, именно тот, кто и закрыл. Если бы в подпол сунулся посторонний — он бы полез. Или, по крайней мере, заглянул. А этот — просто отодвинул щеколду и ушел.
– Сколько ты там просидел?
– Наверное, около суток. Вылез, отдышался, пришел в себя. Кто-то о моем завтраке позаботился. На столе был хлеб, чай в бутылке из-под лимонада. Чай был еще теплый. И сладкий. Но прелесть даже не в этом.
– В чем же прелесть?
