Понимаю… Как хороший выдержанный коньяк: крепко, терпко, пьянит и валит с ног.
– 'Пять звездочек' — продолжал Вадик — это значит очень круто; настолько круто, что это 'порно в квадрате' почти везде в мире запрещено; вот мы и закрываем эту брешь в кинорынке, к тому же 'пять звездочек' неплохо расходится у нас — в среде восточных ребят.
– Восток — дело тонкое, — заметила я, оглядывая знакомую комнату; здесь ничего не изменилось, только обои сильно выцвели и мебель состарилась.
– Тонкое, — согласился Вадик. — Настолько тонкое, что, если у тебя в кадре нет анального секса, с тобой никто и разговаривать не станет… — он посмотрел на часы. — У тебя дело или ты просто проветриться заехала?
Я покачала головой, поднялась с дивана, уселась в старое кресло-качалку, забросила руки за голову, прикрыла глаза…
– Брось ты! — скептически отозвался на мой намек Вадик. — Все это мы давно проехали, это не имеет никакого смысла. Ты ж неглупый человек, должна понимать.
Он проводил меня до калитки. Я погладила шершавый воротный столб, шепнула:
– Палочки-выручалочки, Вадик! — и окинула взглядом старый участок, дом, на втором этаже которого теперь вовсю работает специфический кинопавильон; я прощалась — со старыми яблонями, кустом сирени возле несуществующей веранды — больше я сюда не вернусь.
Он не расслышал.
– Что?
Я рассказала ему про Крица — ради проформы; на то, что Вадику хоть что-то известно, я не надеялась.
Тем не менее, тем не менее!
Он видел Ивана Францевича. Я вцепилась в друга детства и вытрясла из него всю информацию.
Рассказанное Вадиком в голове у меня не укладывалось.
Да, он видел. Был по делам в столице Огненной Земли, зачем-то заворачивал в Агапов тупик, проезжал мимо сквера и видел.
В сопровождении какого-то мордастого молодого человека он шел от Дома с башенкой к машине.
Вадику показалось, что Криц был вдребезги пьян. Он едва волочил ноги; молодому человеку приходилось поддерживать его. Вадик торопился и останавливаться не стал.
2
У Роджера я спросила, не звонил ли в мое отсутствие Зина.
Что он ответил сквозь смех, я не разобрала. Тогда спросила у телефона. Успех тот же. Мой старый черный друг, доносящий вести из различных концов Огненной Земли, сделан из толстого эбонита (названьице же у этого материала!), он вислоух и похож на спаниеля года рождения эдак пятьдесят девятого; из рассказов бабушки мне известно, что прежде в наборный диск была вставлена металлическая пластинка с надписью 'Будь бдителен — враг подслушивает!' Естественно, эбонитовый спаниель никакой памятью не обладает, — не то что новейшие поколения аппаратов.
Надо бы Панину позвонить; я обещала держать его в курсе моих зарисовок.
Он терпеливо выслушал мой отчет, внимательно посмотрел — кадр за кадром — очередной отрезок комикса, и — странно — не проявил особого интереса к тому кадру, где пышет жаром восьминожка под сенью пальмовых листьев — значит, старый стал.
– А когда твой поэтический дружок видел Францыча пьяным?
Когда… Вадик же говорил. Ах, да, это было как раз накануне денежной реформы, в четверг или пятницу.
– Ты уверена, что он был именно пьян?
Я тяжко вздохнула: ну конечно, конечно, если человек шатается из стороны в сторону и едва волочит ноги, значит он перед этим выпил бутылку кефира или отведал что-нибудь вроде:
ИДИ-И-И-И-И-ГОВ ПРОДУКТ
…интересно, кстати, что это за продукт такой — жидкий, твердый или сыпучий?
Панин молчал.
– Серега, ты в своем уме? — грустно спросила я. — Ты полагаешь, что мой учитель накурился? Или… как это принято выражаться… наширялся?
Я повесила трубку и подумала, что хорошо бы принять ванну.
Разделась, долго стояла перед большим зеркалом, вделанным в дверцу шкафа, изучала обнаженную натуру… Живота нет — это очень хорошо. Грудь маленькая, уместится в ладошку — это кому как, на любителя; Панину, допустим, всегда нравилось, он не любит грудастых; интересно, каковы в этом отношении вкусы у Зины? А что — 'лицо женщины' (так, кажется, мужики между собой называют ту часть тела, на которой люди сидят)? Нет, 'лицо' маловыразительно: бледновато, худовато, не впечатляет; эх, мне бы да какое-нибудь кубинское лицо! Сочное, тугое, тропически- пышное — такое, чтоб у них кровь пенилась и глаза вылезали б из орбит; говорят, кубинцы своих девочек заставляют спать на животе, чтоб сохранялось и не мялось 'лицо', — понимают кубинцы толк в этом деле.
От созерцания обнаженной натуры меня отвлек телефон.
Это был Зина.
Чем я занимаюсь? Да так, стою голая перед зеркалом и пробую оценить состояние собственных телес.
Последовала короткая пауза, потом я услышала приглушенные щелчки — ногтем по трубке постукивает, догадалась я.
– Тук-тук, войти можно?
А-а, ладно, заходи Зина, садись на диван, будь как дома: я бегло посвятила Зину в тайны зеркала, не утаив сообщение о маловыразительности 'лица'.
Зина сдавленно простонал на том конце провода.
– Я сейчас заеду!
– Мне одеваться или так стоять?
– Постой так, я быстро!
Черт с ним, будь что будет, сказала я девушке из зеркала; давай, охотник, бери добычу, тебе даже не понадобится двухстволка; вот она, белка, сбежала по стволу на землю, сидит в траве, завернувшись в собственный хвост, и сама просится в руку; что-то мне и в самом деле не по душе намеки толсторожих пареньков из коммерческих палаток.
Я еще немного повертелась перед зеркалом и в очередной раз пожалела, что не уродилась.
Да уж, не повезло девушке. Во-первых, ей стоило бы уродиться мальчиком; очень хорошо быть мальчиком и не иметь никаких проблем с гинекологией. И во-вторых, уж если не мальчиком, то, во всяком случае, еврейкой: волосы, конечно, были бы не рыжие, глаза не мутновато-серые, а темные, бархатные, и плюс к тому была бы талантливой, на скрипке бы играла, или б сделалась писательницей-сатириком, в КВНе бы участвовала… Хотя нет, ну их, скрипку и сатиру! Пошла бы в мединститут и выучилась бы на дантиста.
Зина страшно смутился, сконфуженно увел глаза в потолок.
– Я ж пошутил… — он тщательно, старательно откашлялся в кулачок, потом украдкой глянул на меня и улыбнулся: — С тобой не соскучишься!.. — обнял, поцеловал в висок. — Давай, одевайся. Мы едем в театр.
Как это мило — в театр. А что такое — театр? Кажется, это заведение, где пиво в буфете дают, больше я про театр ничего не помню; хотя нет: говорят, там, кроме пива, есть еще вешалка.
Я выбрала длинную черную юбку из жатой материи просторную белую кофточку и широкий пояс.
