На самом-то деле молодой Шхем вовсе не был таким уродом – просто ненависть, бьющая из ее души, нарисовала портрет, на котором оригинал вышел сильно покалеченным. Как бы то ни было, она была потрясена, когда, ввалившись вечером, «жених» торжественно объявил, что родня Дины дала согласие, и единственное условие – чтобы он сам, его отец и все жители города сделали обрезание, и тогда... – Нет! Нет! Нет! Они не могли! Ты лжешь! – истерически заорала она, оттолкнув протянутые к ней поросшие шерстью руки будущего повелителя и отбежав к окну.
– Да точно тебе говорю, – благодушно отозвался тот, не обращая внимания на отчаяние девушки. – И шхемцы уже все согласились. Завтра все вместе отправимся, так сказать, под нож! И сам расхохотался своей шутке, не догадываясь о ее вещем смысле. – А сегодня уж, – продолжал он извиняющимся тоном, – не обессудь! В последний раз... до свадьбы. Иди же сюда, не стой на сыром полу босыми ногами!
Судя по всему, принц не лгал. Уж больно откровенно сквозила радость и в его словах, и во взгляде и в движениях. Но отец, братья! Как они могли?! Когда Шхем уснул, Дина подумала, что все равно не будет его женой, лучше умереть. Она вскочила с ложа, натянула балахон, в котором была, когда ее похитили. В тот вечер при звуках чудесной ханаанской музыки ей безумно хотелось его сорвать. Теперь же она с этим балахоном не расставалась. Казалось, его грубые шерстяные нитки были единственными нитями, связывавшими ее с прежней жизнью, с жизнью вообще, с Источником жизни. Она поднялась, прошла в угол, где над большой глиняной миской висел умывальник, взяла чашу с двумя ручками, совершила омовение рук – правая – левая – правая – левая – правая – левая – вытерла их красивым расшитым полотенцем и начала молиться. Она собиралась просить Б-га о том, чтобы Он спас ее из лап Шхема, но вместо этого сами собой из уст ее вдруг полились признания в любви Вс-вышнему. Она благодарила его за каждое счастливое мгновение ее жизни, за каждый свой вздох, за каждый солнечный лучик, когда-либо освещавший для нее мир, и за каждый в ее жизни глоток чистой воды. Шепотом она произносила слова восхищения красотою мира, созданного Творцом.
– Г-сподь Б-г мой! – твердила она, стоя у окна и глядя на узкий прямоугольник окна, наполненный предутренним свечением. – В сиянии света, словно в плаще, простираешь небеса, будто полог! Покрываешь небо тучами, несущими воду, делаешь своими колесницами облака! Берешь себе в служители пылающий огонь! И уже на этой ноте молитва вылилась в мольбу...– Приклони ко мне ухо твое, поспеши избавить меня, будь мне скалой, твердыней, домом укрепленным, чтобы спасти меня! Выведи меня из сети этой, которую они припрятали для меня... Помилуй меня, Г-споди, ибо в бедствии я, истлела от горя душа моя! Пусть пристыжены будут нечестивые...
Сзади послышался шорох. Дина испуганно оглянулась – принц проснулся? Из мрака, наполнявшего дом, вышла Адина. Из-за ночного холода она с головой закуталась в покрывало. Девушки, глядя друг на друга, приложили указательные пальцы к губам и обе невольно рассмеялись. Беззвучно. После чего служанка притянула к себе Дину и горячо зашептала:
– Никак не могла днем придти. Зулеха все время крутилась возле твоей двери.
– Какая Зулеха? – спросила Дина.
– Ну как же! – Адина расправила плечи и изобразила осанку домоправительницы. Вышло настолько похоже, что Дина улыбнулась. Затем подумала, что за все эти дни ей даже в голову не пришло спросить имя домоправительницы.
– А вечером, – продолжала меж тем Адина, – пришел вот этот... – она выразительно кивнула в сторону спальни, откуда доносилось сонное урчание Шхема. – Вот я и ждала. Слушай, я должна сообщить тебе кое- какие новости...
– Кое-какие новости я уже от него узнала, – грустно заметила Дина. – Знаю, что мой отец и мои братья согласились на брак при условии всеобщего обрезания, знаю, что все мужчины в Шхеме уже объявили о своей готовности подвергнуться этой операции.
– А о том, что они сговорились напасть на твоих братьев и на твоего отца, знаешь? – почти в голос спросила Адина. Или, точнее сказать, крикнула шепотом.
– Что?! – воскликнула Дина. – Кто тебе об этом сказал?
– Да весь город только об этом и говорит, – мрачно сообщила Адина и, опустив уголки рта, как бы в подтверждение своих слов тряхнула черными кудрями. – Конечно, этот – она ткнула пальцем в пустоту, – тебе не расскажет о том, что они... у них было сборище в Дубраве Учения, они там спорили и решили – одновременно с твоей свадьбой выдать наших девушек за твоих братьев и в первую же ночь...
– Адина! – зашептала пленница, схватив служанку за руку. – Срочно, прямо сейчас, беги в стан к моему отцу и расскажи там об этом заговоре. Она дернулась в сторону спальни, но тут же осеклась и в отчаянии махнула рукой. – Адина, я сейчас не могу ничего тебе подарить. Но как только Шхем уйдет...
– Ничего мне не надо, – вспыхнула Адина. – А у твоих братьев я уже была. Побежала сразу же, как узнала.
– Спасибо! – прошептала Дина.
– Говорила с тем же, кто костяную пластинку передавал.
– Леви... – имя брата Дина произнесла с таким наслаждением, будто вкуснейший шербет таял у нее во рту.
– Наверно. Он всегда, когда со мной разговаривает, так смешно отворачивается, чтобы не видеть моих... – она провела рукой по груди, которая сейчас была прикрыта покрывалом.
– И что он сказал? – целомудрие Леви в этот момент мало волновало Дину.– Что сказал? Сказал, что их уже предупреждали. Похоже, он не очень в это верит.
«Или не очень тебе доверяет. Не хочет, чтобы до Шхема с Хамором дошло, что он начеку». Дина пыталась себя утешить этой мыслью. Все равно она была обескуражена. После нескольких минут молчания Адина сказала:
– Мне тоже тяжело. Эти люди... я среди них я выросла... а выходит, они негодяи. Среди слуг принца – тот, кого я любила. Только представь – ты его любила, а он ... Правда, недавно Шарру куда-то исчез...
Она помолчала. Потом вновь заговорила:
– И знаешь, самое страшное ведь не это. Главное – я ведь верила во все то, во что они верят! Я впитала все это с молоком матери! Я – дочь Шхема! До чего же мерзко! Она взяла Дину за руку. Провела ее чуть влажной от пота ладошкой по своей щеке.
– Дина и Адина... – задумчиво прошептала она. – Мы с тобой, точно сестры. Вот... – Дина даже не заметила, как та сняла золотой перстень, жемчужное ожерелье и браслеты, которые она ей подарила, и положила их на каменный столик для свечей и благовоний. – Мне сладко надевать их, потому, что это твой дар, но не могу, не могу! Как подумаю, что это пришло от них – будто змеи касаются моей кожи. Она повела плечами с такой неподдельной гадливостью, словно действительно прикоснулась к змее. – И потом, – продолжала девушка, – это выдано в качестве платы за услуги той Адине, которую я теперь ненавижу! С которой мечтаю расстаться!
Дина открыла рот, чтобы возразить, но Адина, вскинув на нее умоляющие глаза, вновь заговорила вполголоса. – Я слышала, слышала, как ты сейчас молилась. Прошу тебя – продолжай. Я хочу еще услышать, как ты воспеваешь Его! Дина посмотрела сквозь узкое окно на небо, уже ставшее пронзительно синим, как главные нити, свисающие с краев отцовского молитвенного покрывала, и тихо произнесла нараспев:
«К Тебе, Г-сподь, возношу душу мою.
На Тебя полагаюсь...
Да не настигнет позор
Всех, кто полагается на Тебя!
Путям Своим, Б-же, меня научи!
Избавь меня от бедствия моего,
Посмотри на страданье мое и прости мне грехи
И избавь Израиль от всех бедствий его!»
Самым страшным было пробуждение. Третью ночь подряд к ней приходил один и тот же сон. Она лежит на своей овечьей шкуре. Отовсюду ползет сводящая с ума сырость. За окном тишина. Она лежит и думает, что вот, все кончено – она обречена до конца дней своих ублажать эту тварь, и ей остается лишь молить Вс-вышнего о том, чтобы конец дней наступил как можно скорее. Ах, если бы можно было покончить с собой. Но вера запрещает это, а ей... с нее хватит того, что земная жизнь ее
