превращена в пытку. Превратить в пытку еще и ту жизнь, которая уготована после смерти, – нет, это уже слишком! Ей придется жить и мучиться, у нее будут множиться дети, должно быть, такие же гадкие, как и их отец. И она должна будет любить их. И что горше всего – полюбит! При этой мысли ей казалось, она покрывается какой-то слизью. И вдруг за окном – кри-и-и-ик! Потом еще один. И со всех сторон. Похожее Дина слышала, когда их пастушеский стан на склоне хребта ночью осаждали шакалы. Дина вскакивает, бросается к окну. И вот уже, словно испарение бесчисленных огней, тяжелое зарево возносится над городом. И вскоре она явственно слышит, как в коридорах, в галереях, на ступенях дворца начинается какое-то движение. Доносится шум, звучат мужские и женские голоса, мечутся крики. Затем топанье ног на дворцовой лестнице, лязг оружия, и вдруг комната озаряется каким-то неземным светом, и она видит – у входа стоит Леви, любимый прекрасный брат, с мечом в руках, с каштановыми локонами, ниспадающими на плечи, в плаще, препоясанном так, будто его обладатель собрался в дальний поход. Он отбрасывает в сторону меч, обнимает ее и тихо произносит: «Сестренка! Пойдем домой!»
А потом наступало самое страшное – пробуждение. Она просыпалась еще до рассвета, лежала в кромешной сырой тьме и знала – ничего не будет. Не будет ни криков, ни огней, ни Леви. Тихо рассветет, тихо войдет, улыбаясь, домоправительница. И единственное, что нарушит тишину, – это скрежетание ключа в двери, ибо уже третью ночь стражи не было – все охранники лежали, страдая после обрезания, – и дверь запирали на замок. Запирала лично домоправительница, она же поутру приходила и отпирала ее большим медным ключом. Так что надеждам девушки на то, что по ночам ее будет навещать Адина, тоже пришел конец. Тишину прорезал душераздирающий крик. Значит, она опять заснула и видит сон. Еще один вопль. Еще. Нет, на сон это не похоже. Пожалуй, она начинает сходить с ума. Она слышит то, чего нет на самом деле. Быть может, это над ней издеваются демоны Шхема?
Ей привиделась небесная синева, в которой, подобно стаям аистов, пролетающих над Ханааном по пути с севера в Египет, кружились жуткие демоны. Они были голыми и волосатыми. И очень похожими друг на друга. И на принца Шхема.
Дина твердо решила – она не побежит к окну. Чтобы наяву там вновь увидеть бесконечную ночь без единого огонька? Она не выдержит этого зрелища!
Не поднимаясь с овечьей шкуры, она бросила взгляд в сторону узкого прямоугольного окна. Ей показалось, будто тьму время от времени окрашивают в рыжий цвет отблески каких-то сполохов. Нет, нет и нет! Она не сдвинется с места. Хватит того, что ей слышится то, чего нет. Верить видениям она просто отказывается.
Ну вот! Шаги и крики на дворцовой лестнице. За дверью – испуганный голос домоправительницы: «Сейчас! Я открою!» Даже если пришли убивать ее – это все равно лучше, чем жизнь с принцем! Ключ заскрежетал в двери. Песнь ключа! Гимн ключа! Псалом ключа! Ужас всего, что приключилось с нею за прошедшую неделю, начался на шхемском базаре со звуков флейты, кинора и бубна – будь они прокляты, эти звуки! – а заканчивается в темной зале скрежетом ключа – да будет он благословен!
Дверь распахнулась. В глаза ударил яркий свет факела. Его держал обеими руками двенадцатилетний Емуэль, любимец и первый помощник Шимона и Леви. По левую руку от него стояла домоправительница. Губы у нее дрожали. Вот бы сейчас на нее посмотрела Адина, а потом постаралась передразнить. Забавно бы получилось. Справа возвышался Леви. На нем, как и на Емуэле, была шерстяная шапочка и серый балахон, препоясанный черным кожаным поясом, из-за которого торчал длинный костяной нож в кожаных ножнах. Он подошел к ней, сидящей на полу, нежно провел рукой по волосам и чуть дрогнувшим голосом произнес: «Сестренка, пойдем домой!»
Четыре месяца прошло с тех пор, как Шарру, спасаясь от рук сынов Яакова, попал в руки вавилонских купцов, чей караван возвращался из Египта. Позади путешествие со связанными руками и ногами, с телом, переброшенным, точно куль, через сафьяновое седло – вот ад-то был! Позади помост на невольничьем рынке в Уре Халдейском, расположенный возле четырехгранной угловой башни, у самой стены. Когда-то из этого Ура дедушка с бабушкой Шарру потрусили вслед за Аврамом в никуда, обернувшееся землей Ханаанской. Вовек не забудет Шарру этот помост, помост унижения. Больше всего ранил душу толстый эламитянин, который, проверяя, хорошие ли зубы у его будущей покупки, кривил пухлую толстогубую рожу, экое, дескать, зловоние изо рта. Посмотреть бы, какое бы из его пасти вырывалось благовоние после двух недель на похлебке из отрубей. А потом было обнесенное колоннами поместье, куда увез его эламитянин, оказавшийся даже не управляющим, а помощником управляющего. Поместье было с колоннами, а спать Шарру положили на дерюгу.
Затем было бегство, погоня, копье, которое преследователь ночью, пытаясь нащупать беглеца в высокой густой траве, воткнул ему прямо в бедро. И не застонал Шарру, только зубы стиснул. А тот, вынув копье, даже не заметил, что наконечник весь в крови, а может, потом, при свете факела, все-таки разглядел кровь и решил, что раз не было ни звука, значит, копье вошло точно в сердце, и нечего бегать впотьмах, искать труп, пусть лежит. А Шарру шел всю ночь, истекая кровью. Наутро пришел в саманный домик к старухе-халдейке, и та заклинаниями кровь остановила, травами воспаление вылечила. Но потом потребовала, чтобы Шарру в отработку лечения стал ее наложником. Шарру ночью сбежал и двинулся в родной Шхем. Ночевал на покрытой кочками земле или в пещерах, питался ягодами, плодами рожковых деревьев, иногда убивал даманов – безухих горных кроликов с быстрыми живыми глазами на улыбающихся мордочках. Ставить силки он не умел, но охотился на зверьков с самодельными дротиками или поражал их камнем из самодельной пращи. Однажды он точно сбросил глыбу прямо на даманчика, тот издал вопль, который Шарру счел предсмертным. Глыба покатилась дальше вниз, а окровавленное животное осталось лежать на остром сером камне. Царапая босые ноги о колючки, торчащие из щелей между камнями, беглец спустился и беззаботно взял за лапы добычу, которая тут же вцепилась ему в руку и жерновами челюстей раздробила палец.
Началось нагноение, и Шарру, уже умирая, буквально дополз до ближайших селений в верхнем Башане, где знахарь за несколько дней поставил его на ноги, а потом отвел к судье, и тот постановил, что в уплату за лечение больной обязан полгода работать на принадлежащем знахарю ячменном поле. Плохо же они знали Шарру, если могли предположить, что тот покорно подчинится приговору суда. Не прошло и трех дней, как он шагал по Башанскому плато, а на утро четвертого дня перед ним распахнулся туманный Кинерет в окружении скалистых гор. Погони не было, но в долине Иордана жирным бегемотом на него навалилась тяжелая жара. Он нашел себе успокоение под развесистой смоковницей на самом берегу реки, так что ноги его покоились в мутной и недостаточно прохладной воде. Там он и проспал до темноты. А когда ночью двинулся в путь, то первым, кого он увидел в камышах при свете луны, был огромный лев, к счастью, не обративший на него внимания, поскольку был слишком занят украденной где-то овцой, которую торжественно тащил в зубах. Лунный луч скользнул по морде несчастной овцы, и Шарру показалось, что он прочитал в ее остекленевших глазах боль и удивление. Что же держало его все эти месяцы? Что помогало выжить? Что не дало повеситься в Эламе? Что гнало в дорогу в Башане? Какая незримая сила хранила его в пути? Только не Баал и не Иштар. Они хороши были во время экстаза при жертвоприношении, ритуальных плясках и интенсивном общении с храмовыми жрицами. Из беды они не выручали. Так кто же выручал? Неужели женщина?
Очень странно... Он был охранником самого принца, ему покорялись жены и дочки богатейших людей в городе, не говоря уж о заезжих торговках, быстро смекавших, что надо сделать, чтобы наглый молодой охранник прекратил придираться на рынке. Живя в Шхеме, он и не думал обращать внимания на Адину, служанку во дворце принца, а обнаружив, что она тайком вздыхает по красавцу в кожаных сандалиях и с лисьим хвостом на плече, переспал с ней и тут же выкинул из головы. А Адина продолжала по нему сохнуть. Но в первую же ночь, когда он, переброшенный через седло, с руками, привязанными к торсу, беспомощно бился лбом и носом о вонючий шершавый бок верблюда, ему вдруг в полузабытьи привиделась она, в черной пене локонов, со стройными ногами, с узкими бедрами, с влюбленными взглядами, которые она некогда на него бросала, и он почувствовал, как сквозь десятки полетов стрелы, разделяющие их, вопреки каравану, уносящему его все дальше и дальше, некая живительная сила, струясь по черному воздуху, перетекает в него, становясь той путеводной нитью, что рано или поздно вытянет его из любой передряги и вернет в объятия этой тихой красавицы. Потом уже, когда он ворочал глыбы, чиня стены в эламском поместье, пришла ему в голову мысль, что, может быть, боги специально отправили его в страшное странствие, чтобы он разобрался в самом себе и понял – никого у него нет ни в Этом мире, ни в Следующем, кроме маленькой Адины. И когда копье преследователя вошло к нему в бедро, он стиснул зубы и сдержал
