– Мы с Элкой еще в Москве дружили, – пояснила незнакомка. – Вместе в «отказе» сидели, вместе на Главпочтамте голодали, да и в гебэ нас на пару таскали... Нам ведь и выехать-то удалось в восемьдесят пятом, в основном, благодаря бардаку, творившемуся в эпоху загнивающего социализма – получили разрешение на выезд, по-скорому смылись, а потом узнали, что через день после отъезда пришли мужа моего арестовывать. И Элка тогда же уехала. А как в Израиль приехали, тут уж у нас по-разному сложилось. Элка вот в ресторане...
Эван от Вики много слышал о борьбе евреев за выезд из России, о голодовках протеста, которые они устраивали, о травле со стороны властей. Теперь в этой темноволосой репатриантке он почувствовал родную душу – ведь ей тоже когда-то власти отказывали в праве жить на своей земле.
– Знаете, – сказал он, – мы так благодарны и Элле, и остальным «русским», которые здесь работают. Мало кто к нам, «выселенцам» из Гуш-Катифа и Самарии, так хорошо относится, как они. Наверное, это оттого, что «русские» на своей шкуре узнали, что такое бесприютность и унижения. И там узнали... и здесь.
– Вас всех, конечно, очень жалко, – голосом, неожиданно обесцветившимся и растерявшем всяческие оттенки тембра, произнесла бывшая отказница, глядя мимо Эвана куда-то на большое окно, по которому серыми полосками бежали жалюзи. – Очень жалко. Но...
– Но что? – стараясь, чтобы в голосе его как можно меньше звучал вызов, спросил Эван. Зато бывшая отказница и не старалась скрыть вызова.
– Наше законно избранное народом правительство пытается спасти государство, – отчеканила она, и у Эвана возникло ощущение, что руки ее сами собой вытягиваются по швам, – и я его политику поддерживаю и одобряю.
«Поддерживаю и одобряю». Это словосочетание прозвучало на иврите, как перевод с какого-то иностранного языка, даже не русского, а, пожалуй, прямо-таки советского. Наверно, в былые годы и она, и ее муж так часто слышали его от своих ненавистников и преследователей, что оно всосалось в кровь и сменило хозяев. Впрочем, женщина тут же поняла, что зашла в своей жесткости чересчур далеко, виновато улыбнулась Эвану, предложила еще сигаретку, от которой он отказался, и примирительно пропела:
– Поймите, чтобы перестала литься кровь, мы должны пойти на жертвы.
– Кто – «мы»?
Голос Эвана зазвучал очень резко – ведь обаятельная москвичка говорила об абстрактных жертвах, а здесь, этажом выше, в тесном номере на низеньком стуле сидела конкретная жертва, с трудом вырванная врачами оттуда, куда сама эта гверет{Госпожа.} явно не торопится. А еще три жертвы врачам оттуда вырвать не удалось, и микрофон рава Каца захлебнулся в рыданиях. Эвану почему-то вспомнилась странная русская поговорка, которую Вика однажды перевела ему на иврит – «Москва слезам не верит».
– Так кто же «мы»? – повторил он.
– Мы... – она неуверенно повела изящной ладонью, – ну, евреи... граждане Израиля.
– Простите, – уже полностью овладев собою, произнес Эван и добавил по-русски, как его учила Вика, – извинытэ менья поджалуста, – а затем вновь перешел на иврит, – у вас съемная квартира?
– Нет, мы купили, – не понимая, к чему он клонит, отвечала россиянка.
– Просторная?
– Четыре спальни и салон... а что?
– А детей сколько?
– Дочь и сын... Почему вы спрашиваете?
– Давайте сделаем так, – предложил Эван, – у нас в гостинице, в одном из номеров, в двух комнатах живет семья из семи человек. Папа, мама, два сына и три дочки. Так вот, я предлагаю, пока они не получили компенсацию – а они, равно как и никто из нас, от нашего доброго правительства, спасителя государства, до сих пор не получили ни копейки – и пока им не построят сарай из тех, что ваша пресса пышно называет каравиллами, вы вчетвером будете жить в их номере, а они всемером поживут в вашей квартире. И им и вам прямая выгода – они хотя бы дух переведут после того ада, в который их забросила мудрая политика, подпираемая одобрямсами таких, как вы, а вы... ваша совесть будет чиста, что жертвы во имя мира вы приносите сами, а не въезжаете в рай земной на чужом горбу. Не бойтесь – все технические вопросы, то бишь оформление документов и организацию переезда я беру на себя. Даже расходы на...
– Я сказала – у нас дочь и сын, – тихо, почти шепотом, произнесла женщина. – А было – два сына. Старший служил в ваших краях, в Северной Самарии. Там и погиб. Вы знаете, без Северной Самарии я как- нибудь обойдусь, а вот без Сережи... – ее губы дрогнули, – без Сережи... очень плохо.
Не глядя на потрясенного Эвана, она поднялась, бросила в урну давно погасший окурок размером с полсигареты и медленно направилась к выходу. Там уже из-за стеклянных дверей Элла простирала подруге объятия. Через мгновение женщины повисли друг у друга на шее. Проходя мимо Эвана, репатриантка улыбнулась и помахала рукой. Вот и пойми этих русских!
До чего красивы сводчатые потолки в арабских домах, так называемые кайсарии! Говорят, вошли они в местную строительную традицию при римлянах, да так в ней и остались. Впрочем, изначально слово кайсария означало «крытый рынок». Как бы то ни было, когда Расем вернулся домой, оставив жену и детей в безопасном месте, телефонный звонок прозвучал под этими сводами особенно резко.
– Ас-салям алейкум, дорогой, – Юсеф попытался придать голосу такую безоблачность, словно он идет по берегу моря с любимой Рамизой. – Да благословит Аллах твое возвращение под родной кров.
– Алейкум ас-салям, – отвечал Расем. – Да благословит тебя Аллах!
И замолчал. Дескать, что нужно?
– Слушай, – смущенно прокашлявшись, произнес Юсеф, – когда ты сможешь подъехать к Бурке, чтобы возвратить мне мой диск? А то он мне нужен...
– Никогда, – спокойно ответил ему Расем.
За десятки километров, разделяющие их, слышно было, как Юсеф поперхнулся.
– Лучше скажи, – продолжал Расем, – что там у твоего виска – дуло «беретты» или «иерихона»?
Юсеф и те, кто вместе с ним слушали, – Камаль и Абдель, тот самый медведеподобный бородач, что свернул шею Ибрагиму, – не нашлись, что сказать. А что было говорить? Ну, «иерихон»... На какой-то момент возникло ощущение, что Расем сидит где-то здесь рядом и подглядывает. Лицо Камаля, и без того бледное, как у европейца, еще больше побелело.
– Ну ладно, – с раздражением сказал Расем. – Мне этот пустой разговор надоел. Передай своим палачам, что диск уже не у меня, а у кого он – я сообщать не собираюсь. Подожди-ка минутку.
Слышно было, как он на обычном, не мобильном, телефоне набирает чей-то номер, а затем вновь раздался его голос, правда, в некотором отдалении:
– Салям алейкум. Значит, так – есть новости. Грустные новости. Юсеф уже у них в руках. Завтра после операции сразу идем к Мазузу.
«Сначала доживите до конца операции» – мысленно прокомментировал Камаль.
– ...Не вздумай оставлять диск дома. Если со мной что-то случится – неси его Мазузу. Если я вдруг начну просить, чтобы ты ко мне приехал или встретился со мной, не делай этого! Хватай диск и неси Мазузу. Значит, я тоже уже у них в руках. Маассаламе!{До свидания (араб.).}
После чего его голос громче зазвучал в мобильном:
– У вас есть еще что-нибудь ко мне?
– Есть, – голос человека, принявшего вызов Расема, поражал свой однотонностью. – С вами – говорит – Камаль – Халед – помощник – Абдаллы – Таамри. Вы, Расем – без сомнения – очень – благородный – человек. Вы считаете – нашего – Хозяина – чудовищем – презренного – Юсефа Масри – несчастной – невинной – жертвой – а себя – защитником – слабых – и обиженных – наподобие – Шахшаха{Герой арабского народного романа-эпопеи XVII в. «Жизнеописание Зат аль-Химме».}. Что ж – как говорится – каждый – своего осла – называет – лошадью. Но мы вынуждены – предоставить вам – некую – дополнительную – информацию – о вашем – подопечном. Две недели – тому назад – саиду Масри – было поручено – выкрасть у Мазуза Шихаби – мобильный – телефон. Просьба – отметить – велено было – выкрасть – а не отобрать – или совершить – еще какое-либо – действие – предусматривающее – насилие. Разумеется – здесь – требовалось – умение – с которым – у нашего Юсефа – проблемы. Как это ни печально – вышеупомянутое – отсутствие умения – у него сочетается – с переизбытком – жестокости. Вместо того –
