– Ты только согласие дай, а там пусть кто-нибудь посмеет стать мне поперек пути! Увезу ее хоть сегодня же! – хвастался Гиргола.
– Только не от нас, Гиргола, – вмешалась Махия, – у нее родня еще есть, не отдадут ее по доброй воле.
– Откуда же? – удивился Гиргола.
– Мы пошлем ее либо в горы, либо на мельницу. Тебя заранее известим, а там поступай, как знаешь.
– И вам придется на первое время увезти ее из деревни, – добавил Онисе.
– Это уж я знаю! – весело воскликнул Гиргола. – Но когда же, когда? – с нетерпением добавил он. – Вот уже две недели брат мой дома сидит, пришлось взамен его взять пастуха. Надо Нинию поскорее туда отправить, а то без хозяйского глаза все стадо утечет, как вода.
– А как же, утечет, утечет! – подтвердил Онисе.
– Ты держи ухо востро, подготовься, и как только подвернется удобный случай, тут же тебя извещу! – сказала Махия.
Они еще немного побеседовали и разошлись в добром согласии.
Гиргола вызвал себе на подмогу нескольких головорезов, прославившихся бесчинствами и разбоями, и ждал от Махии вестей о Нуну.
Как-то раз собрались сельские девушки на гору Гергети за земляникой и черникой. Часто устраивали они летом такие прогулки, не столько ради ягод, сколько ради того, чтобы отдохнуть и развлечься.
Девушки сходились на площади села и поджидали там своих подруг.
– Махия, можно и мне пойти за ягодами? – спросила Нуну у своей тетки.
– Ступай, кто тебе мешает! – ответила тетка, как-то странно улыбнувшись. – Я сама давеча хотела тебе это предложить, надо рассеяться, развлечься, а то с каких пор не видно улыбки на твоем лице!
Нуну вздохнула и, взяв корзину, молча вышла из дома.
Как только Нуну переступила порог, Махия вся преобразилась. С озабоченным и тревожным лицом она осторожно приоткрыла дверь и стала следить за быстро удалявшейся девушкой. Нуну скрылась между домами, тогда Махия торопливо окликнула мальчика, игравшего в кости перед самым домом.
– Беги скорей к Гирголе, окажи, чтобы сейчас же шел ко мне, дело, мол, очень важное!
Мальчик побежал исполнять поручение, а Махия стала с нетерпением ждать Гирголу, чтобы сообщить ему о прогулке Нуну на Гергетскую гору, – наконец-то желание его исполнится!
Девушки шли с песнями, играли, шутили, перекидывались стихами.
Целые месяцы проводили они в тяжелом труде, были прикованы к своим домам, и теперь, почувствовав себя на свободе, искренне, всем сердцем отдавались веселью.
Нуну, всегда первая в играх и песнях, шла теперь печальная, озабоченная, задумчивая. Ее подруга Марине, недавно вернувшаяся из дальнего села, боялась проронить слово, не смела заговорить с Нуну, чтобы грубо не коснуться ее сердца, не разбередить ее сердечную рану. Нуну могла бы расплакаться при девушках и вызвать насмешки.
С шумом и смехом вошли девушки в рощу святой Троицы, которая считалась святым заповедником и потому сохранила свою первозданную прелесть.
Все разбрелись собирать землянику, чернику, боярышник. Нуну и Марине незаметно отстали от подруг и спустились к реке Чхери. Они освежились холодной водой и уселись на берегу.
Долго сидели, не решаясь прервать молчание.
– Что случилось, Нуну, почему не расскажешь ничего мне? – заговорила наконец Марине.
– Что мне рассказать! – с тоской воскликнула Нуну. – Наши взяли выкуп сполна, шьют мне подвенечное покрывало, Гиргола готовится к свадьбе, а от Иаго все нет и нет никаких вестей, – и Нуну залилась слезами.
– Значит, все-таки решили отдать тебя замуж за Нинию.
– Решили! – горько улыбнулась Нуну. – Клянусь богом, свадебное покрывало станет моим саваном, но только Ниния не введет меня в свой дом!
– А что ты можешь сделать?
– Об этом узнает теми!
– Ах, горе мне! Если Иаго не вернется, ты не выйдешь замуж, так что ли?
– Нет, не выйду!
– Разве это можно?… А вдруг Иаго уже давно выпустили, разве ты узнаешь, куда он пошел?
– Что ты говоришь, моя Марине? – удивилась Нуну.
– Правду говорю, бог свидетель!
– Не говори так, а то поссорюсь с тобой! – сурово сдвинув брови, сказала Нуну. – Иаго не может мне изменить, мы поклялись друг другу перед богом!
– Как знаешь!.. – Марине задумалась.
Сама Марине тоже любила, был и у нее возлюбленный, и она не променяла бы его ни на кого на свете, не изменила бы ему никогда. Но она видела безысходную печаль Нуну, мало было надежды на возвращение Иаго, и она попыталась набросить тень на любовь Иаго, помочь подруге разлюбить его. А Нуну дала ей такой суровый отпор, что теперь она жалела о своих словах.
– Значит, ты не сможешь забыть своего Иаго? – помолчав, спросила она.
– Нет, нет, моя Марине, скорее умру, чем с ним расстанусь. Его арестовали, погубили из-за меня… Могу ли я покинуть его?…
– Ты права, милая, изменить ему ты не можешь! – горячо согласилась Марине.
– Чем мне помочь ему, какое средство найти? Сгораю я, сохну, его ожидая, и ниоткуда нет мне утешения. Если б могла, продалась бы в рабство, лишь бы его спасти!
Вдруг позади них раздвинулись ветки и вооруженные люди выскочили из засады. Девушки вскочили и в страхе прижались друг к другу.
Среди напавших девушки узнали Гирголу, он подбежал к Нуну и оттащил ее в сторону.
– И теперь будешь упрямиться? – спросил он с насмешкой.
Нуну, вся дрожа от страха, не могла вымолвить ни слова, и побледневшая Марине тоже застыла на месте.
– Пусть-ка придет Иаго, пусть поможет тебе! – издевался Гиргола над Нуну. – Идем! – приказал он ей, грозно тараща глаза.
– Куда? – растерянно спросила Нуну.
– Я знаю, куда! – усмехнулся Гиргола и потащил ее за руку. Только теперь опомнилась Нуну, она напрягла все свои силы и вырвалась из рук Гирголы.
– Не пойду с тобой, пока жива! – закричала она, и глаза ее загорелись, как угли. – Не выйду замуж за твоего брата, я ненавижу его, а тебя презираю, оба вы – бабы трусливые!.. – кричала Нуну.
– Иди, говорят тебе! – заревел Гиргола, снова схватив ее за руку.
– А-ах! Баба, баба трусливая! И зачем только шапка мужская на тебе, повязал бы голову моим платком, он тебе больше к лицу! – кричала Нуну, оскорбляя насильника, яростно сопротивляясь.
– Помогите мне! – окликнул Гиргола своих. Те, лихо подбоченившись, спокойно и равнодушно глядели на эту борьбу. Но на зов Гирголы они все, как один, кинулись к Нуну и подхватили ее.
Марине, оцепеневшая от испуга и неожиданности, вдруг пришла в себя и, сорвав с головы шелковый платок, бросила его к ногам мужчин.
– Окажите мне честь, оставьте ее в покое! – воскликнула она, надеясь, что этот обычай, священный для каждого горца, укротит озверевших насильников.
Если бы обезумевший от горя отец с оружием в руках настиг убийцу своего сына, даже и он не попрал бы просьбы женщины, остановился бы перед брошенным к его ногам женским головным платком, но можно ли было ожидать этого от Гирголы, развращенного царской службой, давно уже растоптавшего все обычаи гор! Что значили для него мольбы женщины, что значила лечаки, так почитаемая некогда на его родине?
– О-о! – махнула рукой Марине. – Нет, вы не мужчины, нет у вас ни чести, ни совести, ни стыда…
– Болтай, болтай себе! Многого ты этим добьешься! – с насмешкой огрызнулся Гиргола.
– Я-то сама ничего не добьюсь, но у отца Нуну есть братья, они не простят тебе, Гиргола.
