такой гнев и волнение, что он побагровел.
— Не может быть! — сказал он. — Вы уверены? Вы не ошибаетесь?
Доктор ответил:
— Нет! Ваша дочь, несомненно, беременна.
Глава тридцать третья
ВЫХОД
Ферох бредил. Старая няня совсем растерялась. Она долго плакала, а потом послала Баба-Гейдара за тем самым доктором, приятелем Фероха, которого призывали к Эфет.
Через час доктор пришел. Болезнь Фероха его крайне удивила. Баба-Гейдар, выступив вперед, рассказал, что утром барин написал письмо, которое он отнес по адресу и принес ответ, и, прочтя ответ, Ферох так расстроился, что заболел. Доктор велел соблюдать полную тишину, не входить в комнату Фероха и не допускать никакого шума, так как иначе с Ферохом может быть плохо. Прописав лекарство, он ушел.
Вечером он зашел вновь. Фероху было лучше. Лихорадка понемногу проходила, он не бредил, а только тихо стонал. Он узнал доктора. На вопрос, как он себя чувствует, он ответил, что у него немного болит голова, но в общем ему неплохо.
Наутро доктор пришел снова: Ферох поправлялся. На следующий день ему было уже настолько лучше, что доктор решился расспросить его о причине внезапного заболевания.
— Такое состояние, — сказал он, — большей частью наступает вследствие неприятностей и от переутомления нервов.
Взяв руку доктора, Ферох сказал:
— Дорогой доктор! У меня был слуга. Слуга этот без всякого повода подвергся гневу одного из сильных мира сего. Его арестовали и посадили в тюрьму при назмие. И, как я ни старался, мне не удалось его освободить. Теперь я узнал, что, просидев в тюрьме три месяца, он приговорен к шести месяцам заключения и к ста ударам плетьми. И, по-видимому, сегодня его будут бить.
— Грустная история, — сказал доктор.
Подумав немного, он добавил:
— Мне кажется, я знаю, как его спасти. Один из моих друзей пользовался этим средством. Может быть, и вам это удастся.
Доктор рассказал Фероху, как слуга некоего Мохаммед-Хасан-хана, их общего знакомого, был обвинен в краже коврика у какого-то кашанского купца, который его считал весьма ценным. Слугу забрали в комиссариат и допросили. Он не сознавался, так как ему не в чем было сознаваться. Его отвели в назмие, где снова допрашивали и опять безрезультатно. Так как купец не хотел оставлять его в покое, беднягу, чтобы вырвать признание, бросили в темный карцер. Там он просидел больше трех месяцев.
Мохаммед-Хасан-хан очень любил этого парня, сына своей няньки, и всячески добивался его освобождения, но ничего не мог сделать. Тогда няньке пришла в голову счастливая мысль: она пошла к муджтеиду того квартала, села в бест в его доме и стала умолять, чтобы ага потребовал у полиции освобождения сына. Ага сжалился над бедной матерью и велел своему секретарю написать раису назмие и поставить ему на вид, что этот молодой человек — один из близких к хезрет-э-ага людей, его «бастеанов», и что арест его очень удручает ага. Секретарь написал. Ага приписал несколько слов на полях, и письмо было отправлено в назмие.
Прочтя это письмо, раис-эс-назмие растерялся. Он испугался, что, восстановив против себя ага, он потеряет место, и сейчас же приказал выпустить арестованного и написать купцу, что он невиновен и назмие принимает все меры к выяснению истинного виновника кражи коврика.
— Вот и вы, — прибавил доктор, — можете таким образом возвратить ему свободу.
Ферох в ответ только засмеялся.
— По-вашему, значит, и я, как нянька, могу пойти и сесть в бест к одному из подобных людей? Чего я там не видел? Посмотреть, разве, на сидящих в бесте волков в овечьей шкуре?
Доктор сказал:
— Вам нет надобности лично туда ходить. Вы можете уладить все с письмоводителем ага.
Ферох согласился. Кликнув Баба-Гейдара, он послал его в дом хезрет-э-ага... попросить письмоводителя зайти к нему по делу; если можно, еще сегодня до вечера.
Баба-Гейдар ушел. Доктор также пошел к своим больным.
Через некоторое время Баба-Гейдар сообщил, что письмоводитель сочтет своим долгом явиться и будет здесь под вечер.
Около двух часов до захода солнца этот ага, являвшийся письмоводителем большого ага и называвшийся Ага-Шейх-Мохаммед-Керимом, действительно, изволил пожаловать.
Из уважения к нему Ферох вынужден был сидеть на полу. Гостя он посадил в «красном» углу комнаты. Прошло несколько минут: ага курил кальян, потом выпил два стакана чаю, наконец выпил шербета. Ферох объяснил, почему он был вынужден побеспокоить шейха, рассказав, как его молодой, хороший, честный слуга — и один из верных слуг хезрет-э-ага (Ферох был вынужден это ввернуть) — попал в лапы этих нечестивцев и как его мучат вот уже три месяца.
— Окажите милость, заставьте хезрет-э-ага написать «тоусиэ» в полицию, может быть, его отпустят.
Выпрямив грудь и многозначительно покашляв, шейх сказал:
— Хезрет-э-али, изволите, конечно, знать, что писать; подобное тоусиэ превышает возможности вашего ничтожного, поистине недостойного, бедного слуги. Тут уже сами хезрет-э-ага должны соизволить великодушно начертать нечто своим вдохновенным пером и отослать оное в управление назмие. Что же касается вашего смиренного слуги, то я могу, конечно, взять на себя предварительные переговоры с хезрет-э-ага, доложить им все дело и получить от них обещание написать. А больше, что же я могу?
— Прошу вас, ага-шейх, — сказал Ферох, — сделайте это сегодня же вечером, а завтра утром дайте мне знать.
Посидев еще несколько минут и выпив еще два стакана чая, шейх поднялся и, осыпая Фероха дождем арабских изречений, долженствовавших его обнадежить, пошел из комнаты. Прощаясь, он снова повторил кучу благословений и всяких «да умножится» и, наконец, ушел, окончательно обнадежив Фероха обещанием прийти на другой день.
Ферох остался один. Он то рисовал себе обручение Мэин, которое должно было состояться сегодня, то переносился мыслью к Джаваду.
«Надо думать только о нем. Когда я устрою его освобождение и буду спокоен за него, я со всей силой возьмусь за Мэин. Пусть вышла замуж, я все равно добьюсь ее!»
Поужинав, Ферох лег. Но спать он не мог. Теперь он думал о шейхе, о хезрет-э-ага.
«Какой-то ответ я получу? Согласится ли ага? И хватит ли у него смелости написать тоусиэ? Может быть, в последний момент рука дрогнет и он откажется?»
Наконец он забылся.
Проснувшись утром, он долго лежал в постели, предаваясь своим думам, а встав, долго читал какую- то книгу, чтобы убить время.
Около десяти часов застучали в калитку, и Баба-Гейдар пошел отворять.
Во двор, постукивая посохом, вошел Ага-Шейх-Мохаммед-Керим. Он направился прямо в комнату, где сидел вчера, и со словами «баалла» переступил через порог.
Ага-Шейх-Мохаммед-Керим был высокий, вытянувшийся, тощий человек, со смуглым лицом и жиденькой бородкой. Он ходил без чулок.
Ферох отложил книгу. А ага-шейх сейчас же приступил к вопросам о здоровье, расспрашивая Фероха об отце и обо всех, его родных по обеим линиям, чуть не во всех поколениях, как будто желая перебрать весь его род и племя.
Наконец, дождавшись передышки, Ферох спросил:
