Прежде чем уважаемые читатели узнают, о чем говорили супруги и что делали двое влюбленных на заборе в эту лунную ночь, вернемся немного назад и посмотрим, что произошло недавно между Ф...эс- сальтанэ и Мэин.
Часа за два до того, как Мэин пришла к забору, Ф... эс-сальтанэ сидел в кресле за письменным столом в своей комнате, стеклянная дверь которой выходила в сад. По-видимому, он что-то писал. Но это только так казалось, а присмотревшись ближе, можно было бы заметить, что Ф... эс-сальтанэ находится в глубокой задумчивости, и хотя держит в руке перо, но рука эта машинально чертит что-то на листке лежащего перед ним блокнота.
Почему же он так рассеян, о чем он думает и чем обеспокоен?
Если читатели отнеслись внимательно к тому, что нами было сказано ранее о Ф... эс-сальтанэ, они поймут, конечно, что люди, подобные ему, не могут не задумываться и не волноваться, когда видят перед собой что-нибудь такое, что может угрожать их состоянию.
Господин Ф... эс-сальтанэ слышал, что дочь его говорит иногда вещи, которые находятся в крайнем противоречии с теми планами, которые он строил.
Пробыв в этом состоянии около получаса, он поднял голову, и слышно было, как он бормотал про себя:
«Дура эта девушка, ничего не соображает. Я только о ней и думаю и стараюсь, и для нее приготовил такое прекрасное будущее, она, изволите видеть, влюбилась в голоштанника — своего двоюродного брата, и готова все это разрушить. Но нет, пока я жив, этому не бывать, потому что только при помощи этого брака я могу обработать так принца К., чтобы он провел меня в депутаты голосами своих крестьян».
И снова Ф... эс-сальтанэ, подперев голову рукой, углубился в свои мысли. Странное выражение приняло его лицо. В свое время, в молодости, Ф... эс-сальтанэ предавался разврату. И теперь, когда он становился уже стар, следы всех «шалостей» видны были на его лице. Он был почти страшен.
Подняв наконец голову, Ф... эс-сальтанэ нажал находившуюся на столе кнопку звонка. Через несколько секунд отворилась дверь, и на пороге показалась приземистая, толстая женщина со следами оспы на лице. Поклонившись, она молча встала в угол.
— Фирузэ, — спросил Ф... эс-сальтанэ, — ханум изволят быть дома?
— Нет, ага, ханум, как под вечер изволили выехать, до сих пор еще не вернулись, но госпожа Мэин- ханум у себя, книжку читает.
Господин Ф... эс-сальтанэ вдруг выпрямился.
— Ты сказала, книжку читает? Что это за книжка?
Фирузэ ответила:
— Я ведь, барин, неграмотная... Но, как я слышу, говорят, из тех книг, в которых пишут про любовь и влюбленных, и как такая-то мадемуазель влюбилась в такого-то мусью. Говорят, что если их читать, много грамотней станешь.
— Роман, должно быть, читает?
— Так точно, ага, роман читает.
Ф... эс-сальтанэ приказал:
— Ну, ладно. Иди, скажи Мэин, чтобы пришла сюда.
Фирузэ ушла, а Ф... эс-сальтанэ снова принялся говорить сам с собой:
«Так, теперь я понимаю, откуда у этой глупой девчонки такие слова. Она начиталась о том, как такой-то влюбился в такую-то, и вообразила: не плохо, мол, если и я буду, как большая, и скажу, что влюблена в двоюродного брата. И что за странная вещь, я не понимаю, — в наше время, кроме Эмир- Арслана, Искендернаме и Гусейн Корда, никаких книг не было, а о любви да о влюбленных никто и не слыхал, а, что же, плохо разве было? А теперь только об этом и говорят. А во всем виноваты эти школы! Не знаю, я романов не читаю, писать тоже, как следует, не умею, что касается арифметики, то знаю только сложение и вычитание, да и то плохо, что же, я хуже других? Что у меня не так? Я и с таким образованием депутатом сделаюсь, да еще и лидером буду... Если дочь хочет, чтобы я любил ее и не лишил наследства, она должна мне повиноваться, и раз я указываю ей мужа, должна принять его и считать своим господином».
В это время послышался шелест тихих шагов и шорох платья, и в просвете открывшейся двери показалась Мэин. Лицо ее было очень бледно, голубые, как бирюза, глаза глядели прямо в лицо отцу, и в чертах ее была решимость и твердость. На ней было розовое шелковое платье, слегка открытое спереди, на голове кружевная косынка чаргад; она была без чадры. Слегка поклонившись, она остановилась.
Несколько мгновений прошло в молчании. Ф... эс-сальтанэ словно собирался с мыслями. Наконец он сказал:
— Отчего не присядешь, детка?
Мэин, не отвечая, села на стоявший у двери стул.
— Знаешь, детка, — заговорил отец, — зачем я тебя позвал? Хочу с тобой поговорить серьезно.
Невольно дрожь пробежала по телу Мэин. Она сказала себе:
«Что случилось, что отец хочет со мной серьезно разговаривать? Вероятно, что-нибудь важное. Надо приготовиться».
— Поняла, доченька, что я сказал? — продолжал Ф... эс-сальтанэ. — Хочу с тобою насчет одного важного дела поговорить.
Мэин ответила:
— Я слушаю, папочка. Говорите скорее, что вам угодно сказать.
Тогда Ф... эс-сальтанэ начал:
— Вопрос, о котором я хочу с тобой поговорить... но тут, собственно, несколько вопросов... Прежде всего, ты, как я слышу, набрала массу всяких дрянных книг, которые, кроме траты времени да засорения мозгов, никакого другого результата не дают, разве что с толку человека сбивают. Только и знаешь, что читаешь. Скажу тебе прямо и откровенно, мне, твоему отцу, это не нравится.
Мэин, которая внимательно прислушивалась к тому, что говорил отец, в то же время приготовляя ответ, без колебаний сказала:
— Папочка, если это вы имеете в виду, так я совсем не хочу об этом слушать и прошу вас меня отпустить.
Услышав этот ответ, Ф... эс-сальтанэ сразу вспылил, точно взорвалась бомба, и крикнул в чрезвычайном гневе:
— Дочка! Забыла, должно быть, что с отцом разговариваешь? Или притворяешься, что не понимаешь?
Мэин спокойно, не придавая значения гневу отца, ответила:
— Нет, я всегда помню, что должна относиться к вам с уважением. Но если вы будете говорить мне вещи, которые противны моим убеждениям, то будете только напрасно тратить время: я их слушать не стану.
Ф... эс-сальтанэ, должно быть, немного успокоился, потому что, помолчав немного, сказал:
— Ладно, дочка, ты права — это в конце концов неважная материя, и я напрасно об этом с тобой заговорил... Но вот по второму вопросу, что ты скажешь?
— Что это за игра в загадки, папа, я ничего не понимаю. Не угодно ли вам говорить яснее?
Господин Ф... эс-сальтанэ вдруг встал, подошел к Мэин и, взяв ее за руку, заговорил:
— Слушай, дочка. Ты ведь знаешь, что я тебе желаю только добра. А поэтому нехорошо, что ты передо мной прикидываешься, будто ничего не знаешь и не хочешь сказать мне, что у тебя на душе.
Мэин спокойно ответила: — Папочка, я уже сказала, что я ничего не понимаю... Если вам обо мне что-нибудь сообщили, то пожалуйста, скажите, чтобы и я знала.
И снова Ф... эс-сальтанэ разозлился.
— Нечего притворяться! — крикнул он. И прибавил: — Ну, ладно, если не хочешь сказать, так я скажу... Что это ты там, насчет Фероха говоришь? Что это значит?
При этих словах у Мэин вдруг быстро забилось сердце. Вся она залилась густым румянцем, потом румянец сменился бледностью, и, наконец, бледность эта начала переходить в желтизну.
С трудом овладев собой, она сказала, точно стояла перед судьей и ей нужно было в чем-то
