коллектива в целом — максимум смелости и решительности. Мне больше по душе обстоятельства, когда требуется обратное. Но, как говорится, обстановку необходимо чувствовать. Когда экземпляр, ходивший в конце стола, попал ко мне, я не стал передавать его сразу дальше, а еще раз перечитал главные положения. Опрашивая Йохена, я требовал от него наибольшей объективности, не оставляя без внимания и нюансы в поведении американца.
Генерал приказал принять решение без долгих дебатов. Каждому сидящему за столом совещания было ясно, что, чем уже будут временные рамки для наших оперативных действий, тем больше простора останется для их осуществления. Когда меня попросили высказаться, я был готов изложить проект решения в нескольких вариантах. После короткого обсуждения и оценки всех обстоятельств, потребовавших от Баума, организовавшего встречу, больших хлопот и риска, и после несколько более длительного обсуждения вопроса о том, на какую степень риска имеем право мы, в соответствии с моим предложением было принято решение. Мы классифицировали это дело как «скрытое предложение противника».
Это был труднейший вариант для меня и для Йохена. Сегодня, после того как доктор Баум стал профессором Штаммом, мы знаем о нем больше. Но и тогда я не мог отказать ему в уважении за несколько своеобразный профессионализм его стиля. Но на карту было поставлено слишком многое. Он оставался противником. Назвать его как-то иначе мне не позволяла совесть. А кроме того, я всегда считал — и до сегодняшнего дня не изменил своего мнения — людей, желания и побуждения которых совпадают с твоими, но которые из этих желаний и побуждений хотят извлечь что-то другое, самыми неподходящими для открытого партнерства.
После окончания совещания генерал затянул меня через маленькую дверь в «ризницу» — так мы называли его кабинет — и сказал:
— Он получит свой провод. И пусть слушает себе на здоровье, пока у него не зазвенит в ушах.
Таким образом, выбор был сделан. Я должен был выходить на доктора Баума, помня о том, что он может внезапно исчезнуть н так же внезапно появиться у меня за спиной. О том, что это означало для Йохена Неблинга, я не смел и думать. Генерал передал мне фотокопии планов всех важнейших подземных кабелей вблизи границы. На принятие решения он дал мне четырнадцать часов. Он посмотрел на часы и сказал будничным голосом:
— Через четырнадцать часов начало игры. Увидимся на стадионе.
Он отважился на прогноз, который, как всегда, был оптимистическим:
— Моппель снова в форме. Мы выиграем со счетом 2:1.
37
Стр. 5.
Продолжение допроса Вагнера Бодо
— Господин…
— Вагнер моя фамилия.
— Я мог бы назвать тебя вонючим дерьмом и не ошибся бы. Когда ты наконец поймешь, что сидишь не в земельном статистическом управлении, а в ведомстве по охране конституции. Да и сидишь-то, пока я тебе не врезал!
— Только не бейте!
— Кто сказал, что вас собираются бить? Говорите же, говорите. И поподробней, пожалуйста! Когда, где, каким образом?
— Он сказал, что найдет меня.
— Когда?
— Сегодня.
— Точнее!
— Я не знаю.
— Так знайте же, что вы должны немедленно сообщить нам, как только он появится или позвонит.
— А что с деньгами? Он обещал дать денег.
— Об этом мы поговорим потом. Дорогой господин Вагнер, все очень просто. Вы сообщите ему, что обо всем договорились с боссом мусорщиков: место встречи, время, номер контейнеровоза. Вам нечего бояться, вы же теперь с нами.
— Да-да, но деньги… Он всегда был так щедр!
— Да заткнись ты, чучело! Иначе я сделаю из тебя покойника.
(Протокол составлен по магнитофонной записи.)
Рано утром в субботу, в ту блаженную минуту, когда, наполовину пробудившись, Йохен Неблинг снова собирается уснуть, его поднимает жена:
— Вставай, тебя к телефону! Это диспетчер. И завтрак уже готов.
Чтобы прийти в себя, он выпивает глоток воды. «Черт побери! — вспоминает он. — Большой эксперимент в четвертом цехе… Кто же опять напортачил? Пропал выходной…»
— Послушай, — говорит диспетчер, — кто-то звонил и спрашивал номер твоего телефона. Но ведь ты знаешь указание — я не дал.
— Ну и правильно! — одобряет Йохен. — А кто меня спрашивал?
— Сестра Ханна.
— Сестра Ханна?
— Да, сестра Ханна! У тебя что — сестра в Западном Берлине?
— В Западном Берлине? Почему в Западном?
— Потому что она оставила для тебя западноберлинский номер. Просила позвонить. Срочно.
— Ну да, конечно… Все ясно… Извини, ты вытащил меня из постели, и я еще не совсем пришел в себя. Ну конечно, Ханна… Все ясно… Дай-ка мне номер…
К счастью, Эрхард Холле дежурит. За товарищем Вернером посылают машину. Его снимают с мостков лодочного причала в тот момент, когда он уже собирался отчалить на лодке на продолжительную рыбалку. Вынимая весла из уключин, он испытывает досаду по поводу испорченного выходного. Но срабатывают старые рефлексы: ведь боевая тревога прозвучала. Он не тратит времени на переодевание. Он лишь опорожняет банку с приманкой, вываливая червей на кучу листьев. Когда он в потрепанной куртке и чудной зеленой шапочке появляется в управлении перед Эрхардом Холле и Йохеном Неблингом, то напоминает ряженого. Его приветствие предельно кратко. Внешней сдержанностью он старается скрыть внутреннее волнение. Это заметно по тому, что он ничего не говорит, ни о чем не спрашивает, ничего не делает, а только отодвигает стул от письменного стола и ждет. Молодой Холле достаточно хорошо знает его — сейчас ему не до объяснений. Он кладет перед Вернером листок:
— По этому номеру Йохена просили позвонить.
Вернер смотрит на листок издалека.
— Номер западноберлинский.
Вернер поднимает одну бровь.
— С ним хочет поговорить некая сестра Ханна.
Вернер достает из кармана трубку.
— Она позвонила на завод. Ему передал диспетчер.
Вернер сосет холодную трубку.
— Помнишь, его кузина Виола установила первый телефонный контакт через завод.
Вернер вычищает головку трубки.
Йохен сдерживает ухмылку:
— Мы ничего не хотели предпринимать без тебя, Вернер. Неплохо было бы знать, что ты обо всем этом думаешь.
