укладывался по времени, то сейчас он лежал с катушкой кабеля на дне между мостом и катером и ему не оставалось ничего другого, как притаиться и ждать. Даже вдоль фарватера глубина не была особенно большой. Если командир катера решит предпринять поиск по кругу, то Мастера Глаза может затянуть под винт судна. Когда снова заработал мощный дизель, я уже не мог усидеть в машине и побежал вниз к воде. Взлетела еще одна осветительная ракета, и катер наконец-то пошел — к счастью, на небольшой скорости — к противоположному берегу и стал обшаривать его прожектором.
Для Мастера Глаза, если все у него складывалось благополучно, путь теперь был открыт. Я побежал к месту его выхода на сушу, ориентиром для которого служил старый причал. Там произошел еще один инцидент. Где-то в камышах раздался плеск. И в тот же миг в той стороне вскрикнула женщина. Затем я услышал обмен репликами между двумя мужчинами. Один из голосов принадлежал Мастеру Глазу. Он ошибся и вышел из воды на добрую сотню метров дальше запланированного места. Я снял на ходу пистолет с предохранителя и сжимал его в одной руке, а в другой держал наготове карманный фонарик.
Ситуация была не лишена комизма. Мастер Глаз, совершенно измучившись в результате длительного пребывания под водой и потеряв способность хорошо ориентироваться, выбрался на берег как раз в том месте, где предавалась любви какая-то парочка. По плеску ласт на мелководье можно было определить, что он пытался отступить назад, в глубину. Но невидимый мужчина крикнул ему с берега:
— Стой! Вернись назад! Пограничная зона!
Женщина ноющим голосом просила:
— Да оставь его, Эрвин!
И вновь мужской голос:
— Это мы еще посмотрим! Назад или я применю оружие!
Я подоспел как раз вовремя и включил фонарик. В руке у этого типа действительно был крупнокалиберный кольт. На свои голые плечи он накинул форменную тужурку западноберлинского полицейского. А на женщине была лишь маленькая косыночка, повязанная вокруг шеи. Когда на нее упал луч света, она отреагировала удивительно неженственно: не попыталась прикрыть свои прелести, а лишь загородила руками глаза от света. Это была опытная шлюха.
— Марш отсюда! — приказал я.
Полицейский, которому помешали, попытался было воспротивиться. Я направил луч света на свое оружие и с нарочитым американским акцентом произнес:
— Союзническое контрольное мероприятие. В последний раз говорю — убирайтесь! Вы мешаете проведению операции.
Это их убедило. Я подождал до тех пор, пока в лесу хлопнули дверцы автомашины, заработал мотор и шум его начал медленно удаляться. Тогда я тихонько позвал:
— Йохен?
Он лежал на мелководье рядом с катушкой кабеля. Я помог ему добраться туда, где намечалось сделать подсоединение. В ластах, которые ему на каждом шагу приходилось вытаскивать из воды, с кислородным баллоном на спине, походившим на горб, он напоминал морское чудовище, которое никак не могло решиться выбраться на сушу.
В его поведении я не заметил ничего особенного, кроме того, что он избегал близко подходить ко мне. Однажды я уже просмотрел нечто подобное. Это было, когда он остановился, вместо того чтобы ударить кинжалом чучело, одетое в форму советского летчика, и застыл в изнеможении, уставившись в небо. На этот раз он не решался выйти с концом кабеля на сушу. Я страшно желал только одного — заполучить этот кабель. Может, этим и объясняется то обстоятельство, что моя бдительность притупилась и я стал обманутым победителем. Когда он бросил катушку с кабелем на землю, я еще раз включил фонарик. Йохен дрожал от переохлаждения. На поясе его водолазного костюма висел большой нож, и я почувствовал, что с этим ножом что-то не в порядке, но когда я схватил кабель, то забыл обо всем на свете. Сегодня-то я знаю, что они допустили ошибку, не обратив внимания на одну мелочь. Я где-то видел такой нож, а именно на фотографии, которую один из наших людей снял с помощью сверхсильного телеобъектива у горы Хафельберг, скрытно наблюдая за учениями боевых пловцов Национальной народной армии.
Однако их ошибку я компенсировал своей ошибкой. Должен ли я сказать «к счастью»? Иначе все, вероятно, сложилось бы по-другому.
После того как связь была восстановлена и мне уже ничего не угрожало, я посвятил во все шефа. Когда он вызвал меня к себе, на столе стояли знаменитые хрустальные бокалы ручной работы, которые он с 1944 года возил с собой вместе с походным снаряжением и доставал лишь по особым поводам.
— Виски! — приказал он. — Старого виски!
Оп протянул мне папку, из которой свисали перфоленты ЭВМ. Щеки у шефа ввалились, а кожа походила скорее на пергамент. Но он был оживлен, словно прошел курс омоложения. Он снял крышку с телетайпа и повернулся ко мне, приглашая присутствовать при том, как он будет собственноручно передавать сообщение. Я смотрел через его плечо.
«Внимание! Вне очереди! Для шифрования. В зоне операций филиала у противника дефект компьютера. Раскрыт код. По результатам первого анализа, у противника все спокойно, что обеспечивает нам свободу действий. Более подробный доклад будет передан по служебной линии Франкфурт — Мюнхен — Вашингтон. Резидент. Текст сообщения уничтожить».
Бокалы, которые он наполнил, были довольно велики. Он подошел к сейфу и достал оттуда заключенное в металлическую папку дело, с которого все началось. «№ 5» — стояло на обложке. он открыл дело и торжественно вложил туда листок с телетайпным сообщением и пару символических перфолент.
— Мой Пятый, — сказал оп, и глаза его заблестели, — Разве это была не моя идея включить подводное плавание в программу его подготовки?
Хотя это была не его идея, я не стал возражать. Мы еще не знали, что паше ликование по поводу успеха будет недолгим, но когда осушали бокалы до дна, то оба еще надеялись не упустить шанс — каждый свой.
Однако последовавшее за этим похмелье было ужасным. Первые головные боли начались, когда в ночь на воскресенье меня поднял с постели звонок дежурного. Он не знал, что ему делать с сообщением, поступившим из центра обработки информации. Передачи по кабелю на дне Хафеля шли обильно и бесперебойно, но незадолго до полуночи восточные немцы перешли на новый код. Центр хотел знать, что это значит. Это было загадкой. Почему новый источник так быстро иссяк? Конечно, можно было предположить, что у нас произошла утечка информации и противнику стало известно, как мы нашли ключ к коду. Но смена кода требует много времени — во всяком случае, больше, чем было в распоряжении противника. Я приказал установить радиосвязь с Мастером Глазом. Он не отвечал. И впервые меня охватило предчувствие, что вообще-то не так уж плохо, если шеф и дальше будет утверждать, будто Мастер Глаз не столько мой агент, сколько его Пятый.
Около двух часов ночи поступили первые сообщения о том, что моторизованные части восточной зоны с тяжелой боевой техникой занимают позиции в непосредственной близости от границы. Запрос в полицей- президиуме в Темпельхофе подтвердил эти сведения. Чуть позже Дирекция государственных железных дорог[63] прервала прямое сообщение по городским железным дорогам между Восточным и Западным Берлином, и почти одновременно пришла роковая весть о том, что подводный кабель в Хафеле умолк. Кто его перерезал? Я направился к шефу, но он уже находился на пути в госпиталь. У него хватило сил лишь на то, чтобы объявить тревогу. По коридорам и комнатам метались люди, спрашивая друг друга, что же, собственно, случилось. Промелькнул старый Джордж, которого они посадили у нашего посланника в Берлине в качестве политического наушника. Он повозился с телексом, так как нашего сообщения ждали в «берлинской оперативной группе» госдепартамента. Но, очевидно, в Вашингтоне уже во всем разобрались. Я ушел в помещение охраны, где было включено радио. Примерно в четыре часа, после того как, словно в насмешку, сыграли шлягер «Бим-бам-бумеранг», диктор зачитал сообщение телеграфного агентства ЮПИ:
— «Крупные части коммунистической народной полиции в ночь с субботы на воскресенье перекрыли секторальную границу между Восточным и Западным Берлином. Бранденбургские ворота закрыты».
Мне стало ясно, что бумеранг ударил и по моей голове. Но два дня спустя, сидя в самолете, вылетающем в Вашингтон, куда меня вызвали для доклада, я оглядывался назад без гнева. Средства обратились против меня, однако своей цели я достиг. Я просматривал газеты. Конечно, они были полны
