Когда Гайдар и его «либеральный рынок» удивили Буковского, московский бомонд решил, что Буковский либо отстал от жизни, либо… несколько спятил.
Когда завопил Травкин, ему тут же напомнили, что при коммунистах он был Героем Социалистического Труда.
Когда выступил Зиновьев, его объявили врагом.
Когда… очень-очень осторожно, со всей возможной деликатностью стала — вдруг — задавать какие-то вопросы Елена Георгиевна Боннэр, великая женщина России, москвичи, особенно те, кто очень любил Дом кино, стали шептаться, что Боннэр, увы, это не Сахаров…
Но когда сатирик Задорнов увидел в щеках Гайдара «закрома Родины»…
Интеллигенция могла стерпеть все, что угодно, только не кощунство.
Далее в Российской Федерации стали твориться вещи, совершенно необъяснимые. Гайдар понимал, что отпуск цен, когда рубль, наконец, действительно наполняет себя товарами, есть реальный шаг к его конвертации. Если рубль — конвертируем, если его можно свободно менять на доллары, Западу, Соединенным Штатам, которые уже не в состоянии сбыть все свои «сникерсы» и «твиксы», становится выгодно продавать их в России. О, какой рынок открывался! А ещё выгоднее, например, закинуть на русские прилавки «ножки Буша» — в некоторых штатах, скажем Калифорнии, они стоят около шестидесяти центов за паунд, а в Арканзасе, например, их вообще запрещено употреблять в пищу, ибо нельзя, как сказано в законах Арканзаса, есть то, что у кур «находится близко к земле». Именно потому, что «ножки Буша» на самом деле вообще ничего не стоят, становится выгодно, очень выгодно всучить их бывшему советскому человеку хотя бы за полтора-два доллара. А у бывшего советского человека, который (спасибо Гайдару!) уже научился считать каждую копейку, нет выхода: «ножки Буша» дешевле, чем подмосковная курятина, потому что у нас — нелепое сельское хозяйство, дорогие комбикорма и т.д. и т.д. Ну куда нам сразу, в один день, «догнать и перегнать» Америку!
Результат: русские птицефабрики (все!) терпят убытки, разоряются, сотни птицефабрик — умирают. Кока-кола незаметно вытесняет с русского рынка русский квас. Следом — крюшоны и лимонады. Минеральная вода «Перье» — «Боржоми», «Ессентуки» и «Нарзан». Маргарин «Рама» оказывается дешевле вологодского масла, а пиво «Амстердам» — чем «Жигулевское», да и как же «Амстердаму» не быть дешевле, если это — вообще не пиво, это отходы от «Хайнекен», то есть помои, которые раньше сливались в канализацию, а теперь идут на экспорт в Россию.
«Упса» вытесняет отечественный аспирин (когда его становится меньше, «Упса» резко вырастет в цене), русский лен и русский трикотаж бессильны перед дешевым китайским и турецким ширпотребом, австралийский глинозем оказывается не хуже собственного, ачинского, и поэтому (поэтому!) его нужно завозить из порта Мельбурн в Саянск и Братск — и т.д. и т.д.
Создавая «новых русских», Гайдар и его ближайший сподвижник, старый товарищ по ленинградским семинарам Анатолий Чубайс, раздают все, что принадлежит государству, кому ни попадя, приватизируя — в иные месяцы — по девять — двенадцать крупнейших российских заводов в день.
Разумеется, новые владельцы клянутся поднять свои предприятия на неслыханную высоту. Вложить в них огромные деньги. Не обижать рабочих. Там, где заводы создали вокруг себя города, заниматься школами, стадионами, клубами, прачечными — социальной сферой. И даже (даже!) делиться с рабочими прибылью, раздавая им акции.
Иными словами, приватизация идет под честное слово.
Если бы в Англии, где Тэтчер очень осторожно, с большим количеством сопутствующих законодательных актов приватизировала часть железных дорог страны, кто-то из новых владельцев вдруг решил бы (не дай бог, конечно) разобрать рельсы, государство тут же ударило бы его по рукам. Причем больно. Да, он — хозяин, но это вовсе не значит, что ему теперь можно делать все, что он хочет, ведь он хозяйничает на территории Англии, над ним — власть государства. А в России все получилось иначе! Купили, господа? Ну и на здоровье! Судьба «ЗИЛа», который стоит не менее миллиарда долларов (точно подсчитать просто невозможно), могла быть просто ужасной. «ЗИЛ» купила за пять миллионов долларов (за пять!) малоизвестная фирма «Микродин», объединившая несколько магазинов бытовой техники в Москве. Скоро выяснилось, что господин Ефанов, новый владелец «ЗИЛа», покупал не сам «ЗИЛ», а землю под ним. «Микродин» подсчитал, что гораздо выгоднее, оказывается, снести к чертовой матери все автомобильные цеха и устроить на их месте склады (или городскую свалку, неважно!), ибо «ЗИЛ» имеет хорошие подъездные пути — водный, автомобильный, железнодорожный…
Что, Егор Тимурович не знал, что он делает? Знал. Сводки о том, что происходит в стране, каждый день ложились на его рабочий стол. Но у Гайдара была так называемая «рыночная психология»; что выживет — то выживет, что умрет — то умрет…
Неважно, какой ценой выживет, неважно, кто и как умрет…
Рынок загнал Гайдара в ловушку. Он ужасно боялся, что на волне маразма, который он же и сотворил, к власти в стране опять придут большевики. Он не мог признаться (у него уже не было на это политического права), что русский рынок — это не рынок, ибо если этот рынок на 85 процентов контролирует криминал, причем по всей стране, значит, будут свистеть пули, но не будут снижаться цены — криминал не позволит. Гайдар решил идти до конца, сбивая всех с толку своей упрямой решительностью, хотя и понимал, конечно, что он строит Россию не капиталистическую, а криминальную.
Только раз Гайдару стало не по себе: на одном из первых заседаний правительства один из его министров заявил, что главная проблема России состоит в том, что у нас на сорок миллионов людей больше, чем нужно.
Гайдар и Чубайс были убеждены, что Сибирь, Северный Урал, Коми или города за Полярным кругом (Норильск и Мурманск, например) — это такие территории, где вообще не надо жить. Тем более — растить детей. Строить ясли, школы, театры, стадионы. Только вахтовый метод, как на Аляске: явились с «большой земли» люди, выгребли из земли природные богатства, и через три месяца — новый десант.
Гайдар настоял, чтобы слова о «лишних миллионах» изъяли из стенограммы, но спорить не стал — было не до этого…
22
Скоков злился: Баранников стоял перед ним навытяжку, хотя формально Скоков не был его начальником.
— Потеряно два дня! Два дня, Виктор Павлович!
— Президент решение… не принял, Юрий Владимирович! И — нет у него решения, вот я и не спешил…
— Не принял, да? — Скоков прищурился. — Вы плохо знаете Президента, Виктор Павлович! Наш Президент — артист! Если он везет генералов в Завидово, значит, решение уже найдено. Если он просит совета и пьет с вами в бане, то это не потому, что ему хочется выпить, а не с кем, у него для этого Коржаков есть, уверяю вас! Просто Президенту охота, Виктор Павлович, проверить своих генералов на вшивость, — я извиняюсь, конечно, за грубое слово… Учтите: наш Президент любит умирать, причем по любому поводу! Ляжет в гроб, устроится поудобнее, подушку под голову положит и вдруг — бац! откроет один глаз! Главная черта Бориса Николаевича — тщеславие. Именно поэтому рядом с ним никто из его фаворитов не задержится. Вторая черта — хитрость. Он обожает кидать пробные шары. И смотрит на реакцию: куда шар летит, под каким углом, как ведет себя публика, нравится ей такой теннис или нет… В Завидово был теннис, Виктор Павлович! Ну, хорошо, Паша — идиот, это известно, но вы… вы… куда смотрели?! Как, черт возьми, не сообразить, что это — спектакль для бедных?!
В России каждый начальник, большой или мелкий, по-своему неуравновешен; это очень нервное дело — быть в России начальником. Впрочем, если Скоков видел, что его действительно слушают, он сразу успокаивался.
— Хотите, Виктор Павлович, поведаю, как Президент этой весной надругался над двумя глупцами, Бурбулисом и Скоковым, — хотите?
Скоков уселся за длинный стол и жестом пригласил Баранникова сесть напротив себя.
— Борис Николаевич избирался в июне, а весной — визит к Каримову. Приехали в Ташкент, ужин в резиденции, духота страшная, спать неохота. Соображаем на троих: Борис Николаевич, Генка и я. Душно так, что водка уже не лезет, но шеф виду не подает, и Генка, гад, старается, не отстает.
Пьем за Россию, за Ельцина, за его победу на выборах; вдруг с Борисом Николаевичем, уважаемым,
