женщина гораздо старше, с темными кругами под глазами и властной манерой держаться.
— Майкел? — спросила она.
— Вы Песенный Мастер? — вопросом на вопрос ответил тот.
— Не я, — коротко ответила женщина, и на какой-то миг Майкел смутился, что смог такое подумать. «Откуда это смущение», пришло ему в голову, но он сразу же отогнал от себя незнакомое чувство. Простолюдины с Тью говорили, будто в Певческом Доме на человека могут наложить чары, и это заставляло Майкела испытывать беспокойство. Путь из вестибюля женщина указывала каким-то жужжанием. Она не произнесла ни слова, но мелодия сообщила Майкелу, что он может следовать за женщиной, и теперь он спешил за музыкальной фразой через холодные каменные помещения. То там, то здесь открывались двери; окна пропускали только свет (а какой там свет от неяркого зимнего неба); за все время блужданий по Певческому Дому им не встретилось ни души, до них не донеслось ни единого голоса.
В конце концов, после бесчисленных восхождений по лестницам, они вошли в высокую комнату. Ее можно было даже назвать Высоким Залом, хотя никто так ее не называл. На другом конце помещения на каменной лавке, ничем не защищенный от порывов холодного ветра, залетавшего сюда через открытые жалюзи, сидел Ннив. Он был очень стар, причем, более всего это было заметно по лицу, чем по фигуре. Он был сама древность, и это напомнило Майкелу о собственной смертности, которую он начал осознавать лишь с сорока лет. Сейчас ему было только шестьдесят, но молодость уже ушла, и он знал, что время теперь работает против него.
— Ннив? — спросил Майкел.
Тот кивнул, а голос его прогудел низкое мммм.
Майкел повернулся к женщине, что привела его сюда. Она все еще издавала собственное жужжание.
— Оставьте нас, — сказал он.
Женщина не тронулась с места, и было похоже, будто она даже не поняла его слов. Майкел чувствовал, как нарастает в нем бешенство, но ничего не сказал, потому что, совершенно неожиданно для него самого, ее мелодия заставила его молчать, настояла на молчании. Но, несмотря на это, гость обратился к Нниву.
— Заставьте ее замолкнуть, — попросил он. — Я требую, чтобы меня здесь не подвергали манипуляциям.
— В таком случае, — ответил на это Ннив (и в его песне, прозвучал всплеск смеха, хотя голос оставался таким же мягким и ровным), вы настаиваете на том, что не живете.
— Вы что, издеваетесь?
Ннив улыбнулся.
— О, нет, Майкел. Просто я вижу, что манипулируют только живыми существами. Как только у них появляется какое-то желание появляется, их вечно дергают и тормошат. Одни только мертвые обретают роскошь свободы, но лишь потому, что они ничего не желают, следовательно, ими невозможно управлять.
После этих слов в глазах Майкела появился лед, и гость заговорил размеренным тоном, который прозвучал неуклюже и диссонантно по сравнению с музыкой речи Ннива.
— Я мог бы прийти сюда силой, Песенный Мастер Ннив. Я мог бы высадить здесь громадные армии, чтобы захватить весь Певческий Дом как выкуп за мое желание. Если бы я намеревался заставить вас, напугать или каким-либо образом оскорбить, я бы не пришел сюда один, открытый для возможного покушения, чтобы просить о своем желании. Я пришел сюда со всем уважением и требую уважения и к себе.
Единственным ответом Ннива был быстрый взгляд на женщину и одно только слово:
— Эссте.
Та замолчала. После ее гудения тишина показалась настолько всеобъемлющей, что даже стены будто зазвенели от неожиданного безмолвия.
Ннив ждал.
— Я хочу себе Певчую Птицу, — сказал Майкел.
Ннив не ответил на это ни слова.
— Песенный Мастер Ннив, как-то я завоевал планету, называемую Дождь, и на этой планете был человек, имевший громадные богатства. У него была Певчая Птица. Он пригласил меня послушать, как поет это дитя.
И, вспоминая об этом, Майкел уже не мог сдержаться. Он разрыдался.
Его плач обескуражил Эссте и Ннива. Это уже не был Майкел Грозный. Впрочем, он и не мог быть таким. Хотя Певчие Птицы и производили неизгладимое впечатление на любого, кто их слушал, сами они предназначались и готовились для отдельных людей, что отвечали на могущество музыки самим своим нутром. И по всей галактике было известно, что Певчая Птица никогда не предназначалась для человека, который убивал, человека жадного или живоглота, который более всего ценил бы власть. Подобные люди вообще не могли воспринимать музыку Певчих Птиц. Только сейчас не было ни малейшего сомнения — Майкел Певчую Птицу понял. Но Эссте с Ннивом могли и ошибаться, слыша неумелую песню императора.
— Вы дискредитируете нас, сказал Ннив сокрушенным голосом.
Майкел крепился изо всех сил.
— Я дискредитировал вас? Да одно только воспоминание о вашей Певчей Птице меня разрушает…
— Оно поднимает вас.
— …разбивает всего меня, мою самозащиту, без которой я не могу выжить. Так почему же я унижаю вас?
— Доказав, что вы и в самом деле заслуживаете для себя Певчую Птицу. И знаете, я уверен, что так и будет. Каждому известно, что Певческий Дом, где обучаются Певчие Птицы, не склоняются к просьбам владык. И все же вы свою Птицу получите. Правда, теперь можно будет услышать, что даже Певческий Дом склонился перед Майкелом.
Голос Ннива сделался хриплым, верной имитацией речи простолюдина, хотя, понятное дело, такого человека во всей галактике и не существовало. Майкел рассмеялся.
— Вам это показалось смешным? — спросила Эссте, и голос ее больно уколол Майкела, заставив его даже вздрогнуть.
— Нет, — ответил он.
— Только, Майкел, — успокоительно пропел Ннив, не дав возможности возникнуть перепалке между владыкой и Эссте, — поймите, что мы не знаем, когда сможем прислать вам Певчую Птицу. Сначала мы должны найти такую, которая бы соответствовала вам, и если мы не обнаружим такую до того, как вы умрете, никакого недовольства быть не должно.
Майкел кивнул.
— Только поспешите. Если это возможно, поспешите!
— Мы не спешим, — пропела Эссте, и голос ее звенел уверенностью. Мы не торопимся, Мы никогда не спешим.
Эта песня отпускала Майкела. Он вышел, и уже сам нашел обратный путь, потому что нужные двери сами открывались перед ним.
— Не понимаю, — повернулся Ннив к Эссте, когда Майкел ушел.
— А я понимаю.
Ннив прошептал собственное изумление в постепенно набирающем высоту свисте, отразившемся от каменных стен и заглушенном ветром.
— Да, этот человек обладает громадной личной силой и властью, — объяснила она. — Но он не испорчен и верит, будто сможет использовать собственную власть ради добра. Он желает этого со всей страстью.
— Что, альтруист? — Ннив обнаружил, что ему трудно в это поверить.
