— Альтруист. А еще в его песне было вот что.
Она запела, пользуясь словами лишь в отдельных случаях, гораздо чаще выпевая ничего не значащие слоги или странным образом звучащие гласные, а то пользуясь молчанием, воем ветра или же, складывая губы особым образом, чтобы выразить собственное понимание Майкела.
Потом она закончила петь, и голос отвечающего ей в песне Ннива был переполнен эмоциями. Потом закончилась и его песня, после чего Песенный Мастер сказал:
— Если то, о чем ты пела, правда, тогда я люблю его.
— И я, — вздохнула Эссте.
— И кто же, если не ты, найдет для него Певчую Птицу?
— Я разыщу Певчую Птицу для Майкела.
— И обучишь ее?
— И обучу.
— В таком случае, ты исполнишь дело всей своей жизни.
И тогда Эссте, принимая на себя это тяжкий вызов (и громаднейшую честь), пропела о своей покорности и преданности Мастеру, а затем оставила Ннива одного в Высоком Зале, слушать песню ветра и отвечать ему, по возможности, наилучшим образом.
Семьдесят девять лет не было у Майкела Певчей Птицы. Все это время он завоевывал галактику, устанавливая для всех народов Права Фрей и Мир Майкела, так что теперь каждый ребенок имел, и не без повода, надежду стать взрослым и достичь высших постов в правительстве любой планеты, любого региона, провинции или города.
И все это время Майкел ждал. Каждые два-три года он отправлял личного посланника на Тью, чтобы задать Песенному Мастеру только один вопрос: «Когда?»
Но ответ был неизменным: «Еще нет».
Много лет прибавилось и самой Эссте, бремя дела всей ее жизни стало тяжелее. В ходе ее поисков было обнаружено множество Певчих Птиц, только ни одна из них не соответствовала собственной песне Майкела.
До тех пор, пока она не нашла Анссета.
Эссте
1
Чтобы ребенок попал на рынок торговли детьми Доблей-Ми, имелось много возможностей. Понятно, что многие дети были сиротами, но теперь, когда войны закончились, в Мире Майкела сиротство как социальное положение встречалось все реже и реже. Других детей продавали отчаявшиеся родители, ради денег или же, чтобы убрать нежелательного ребенка с глаз, если сердце к убийству не лежало. Гораздо больше случалось незаконнорожденных из тех миров или народов, где религия или обычай запрещали контроль над рождаемостью. Иные дети попали сюда контрабандой или другим незаконным путем.
Анссет был из последних, и как раз тут нашел его искатель Певческого Дома. Мальчишку похитили, и преступники рассчитывали быстро получить большие деньги на рынке детьми, вместо того, чтобы заняться более рискованным бизнесом, требуя выкуп или какой-то иной обмен. Кем были его родители? Похоже, что они были довольно богатыми людьми, иначе ребенка никто бы и не потрудился похищать. Они принадлежали к белой расе, потому что сам Анссет был блондином с исключительно светлой кожей. Но такому описанию соответствовали триллионы людей, поэтому никакая правительственная организация не собиралась морочить себе голову на то, чтобы вернуть ребенка родным.
Таким вот образом Анссет, чей возраст никому не был известен, но которому не могло быть больше трех лет, стал одним из дюжины детей, привезенных искателем на Тью. Все дети неплохо справились с несколькими простенькими тестами на повторение мелодии, распознавание высоты звука и на эмоциональный отклик. Они справились с ними настолько хорошо, чтобы в них можно было ожидать потенциальные способности к музыке. И вот тогда Певческий Дом купил, о нет, нет, людей на рынке детей не
«Новенькие», — пропела сотня детей в Общем Зале, когда Анссет вместе с другими, купленными на рынке детьми появился там. Анссет не выделялся среди остальных. Правда, он был очень напуган, но точно так же чувствовали себя и его товарищи. И хотя его нордические волосы и кожа помещали мальчишку в самый край расового спектра, на подобные вещи здесь особого внимания не обращали. Поэтому поводу над ним никто не смеялся, как если бы насмехались над альбиносом.
Как было принято, Анссета представили всем детям, и, опять же по заведенному порядку, имя его было тут же забыто; как и было принято, дети пропели новоприбывшим песню приветствия, чьи ноты и мелодия были настолько неожиданными, что буквально ничего не смогли сделать, чтобы рассеять страх Анссета, и, в конце концов, тоже по обычаю, мальчика поручили пятилетке Рруку, который уже разбирался в здешних отношениях.
— Сегодня ночью можешь спать со мной, — сказал Ррук. Анссет на это лишь тупо кивнул. — Я
Анссетова гордость трехлетки заставила его обидеться.
— Не прудить в постель, — только эти слова прозвучали у него без злобы, всего лишь с некоторым оттенком боязни.
— Хорошо. Видишь, некоторые еще настолько пугаются, что дуют в кровать.
Была пора ложиться спать. Новеньких всегда приводили к этому времени. Анссет не спрашивал ни о чем. Увидав, что другие дети раздеваются, он тоже сбросил с себя одежду. Видя, как дети берут из-под подушек ночные рубашки, он нашел такую же и под своей подушкой и надел на себя, хотя чувствовал в ней непривычно. Ррук попытался было помочь мальчику, но тот даже отпрянул. Ррук поначалу вроде бы даже рассердился, но тут же пропел Анссету свою любовь:
Сами по себе слова и содержание песни уходили внимания Анссета, но только не тон голоса. Прикосновение же Ррука к плечу Анссета было еще яснее, и мальчик прижался к новообретенному товарищу, хотя все еще не сказал ни слова; и даже не плакал.
