Песенный мастер

чтобы она плакала, чтобы на ее лице появился хоть малейший знак того, что она вообще что-то испытывает. (И вообще, почему так важно, чтобы она показала свои чувства?) Теперь же он начал ощущать такое внутри своих каменных стен, что никак там быть не могло. На дне его спокойствия ворочался страх. Страх — но не того, что могло случиться с ним самим здесь, в Высоком Зале, но того, что он мог сделать с Эссте. Анссет не мог выразить это словами, но понял: если что-то случится с ней, с ним тоже что-то произойдет. Здесь была тесная связь. Каким-то образом они были соединены, в этом мальчик был уверен. И пробуждая ее страхи, он сам пробудил и свои собственные. Они, эти страхи, прятались в засаде. Они выжидали. Они находились внутри его каменных стен, и теперь он не знал, сможет ли управлять ими.

Заговори со мной, Эссте, бессловесно попросил мальчик. Заговори со мной, поругай, требуй, чтобы я переменился, накажи, даже пой идиотские песенки про города на Тью, только перестань передо мной прятаться!

Только Эссте совершенно не была похожа на человека, в ней даже не видно было жизни. Лицо ее было пустым, тело недвижным. А ведь люди движутся, их лица выражают разные вещи.

Я не утрачу умения Владеть Собой.

— Я не утрачу умения Владеть Собой, — мягко запел Анссет.

Но уже запев, он сразу же понял, что это неправда, и что внутри него медленно ворочается страх.

20

Ее удерживал только лишь детский кошмар. Грохот в ушах и громадный, невидимый шар, становящийся все больше и больше, который катился, чтобы раздавить ее чувства, ее дыхание, ее всю…

А шар приближался, грохоча, будто морской ураган. Сама же она была маленькой девочкой, плотно прижимающей одеяло к шее; она лежала на спине, раскрыв глаза, высматривая и не видя потолок общих Комнат, выискивая и не замечая грохот, наполнивший все помещение. Она растопырила пальцы на ладошках, чтобы оттолкнуть шар, только тот был слишком тяжелый, и ей не удалось выпрямить руки под его весом. Тогда она сжала пальцы в кулаки, но вещество шара так просто было не оттолкнуть, и оно протекло сквозь пальцы в кулаки, и получилось, что вместо того, чтобы оттолкнуть шар, она его стиснула. Если же она откроет рот, вещество шара проникнет в нее и наполнит до краев. И неважно, что она закроет глаза, вещество сможет перемениться и без ее взгляда. Потому-то и лежала она часами, пока сон не побеждал девочку, или же пока она не начинала кричать, кричать, кричать…

Только никто не приходил к ней, потому что она не издавала ни звука.

Каменные стены расплывались в тенях. Ночь была темная, и в щелях жалюзи нет было ни проблеска. Анссет уже не находился посреди комнаты. Эссте заметила, что он закутался в одеяло и спит, сидя в уголке. За стеной свистел ветер, и было холодно. Она поднесла застывшие пальцы к клавиатуре компьютера, и в комнате сделалось теплее. Сама Эссте была закаленной, но Анссет был совсем молод. Позволив ему замерзнуть насмерть, ничего не достигнешь.

Эссте медленно поднялась с места, так чтобы тело приспособилось к движению. Спина, протестуя, заболела. Только боль в теле ничего не значила. Сегодня было хуже, чем обычно, и дело было вовсе не в памяти о прошлом — к ней вернулись страхи детства. Я не смогу пережить еще один день такой муки.

Подобное она говорила себе и вчера, но выстояла.

Насколько же я отличаюсь от него, удивлялась Эссте про себя. Я тоже скрываюсь за собственным Самообладанием. Я тоже недостижима так просто, проявляя только те чувства, которые сама желаю. А может, если я чуть-чуть расслаблюсь, чуточку попущу Самообладание, он тоже выйдет из своего заключения и снова будет человеком.

Только Эссте знала, что не может экспериментировать. Он должен открыться первым. Если же первый шаг сделает она, все пропало, и в следующий раз, когда она предпримет вторую попытку, он будет сильнее, а она сама — слабее. И вообще, если вторая попытка еще представит. Двадцать два дня. Эта ночь была двенадцатой, завтра наступит двенадцатый день, они уже потратили большую половину времени, а она еще не отметила ничего особо важного, если не считать, что силы ее на исходе, и неизвестно было, переживет ли она завтрашний день.

Она подошла к свернутой постели, расстелила ее на полу и уже наклонилась, чтобы лечь. При этом она глянула в угол, где спал Анссет, а затем вгляделась повнимательнее и поняла, что мальчик не спит, как это было в прошлые дни. Его глаза были открыты. И он следил за ней.

«Только не пой!! — без слова выкрикнула она. — Оставь меня в покое!»

Он не запел. Только смотрел на нее. А потом спокойно, контролируемым тоном, в котором не было ни малейшего проявления эмоций, он сказал:

— Может прекратим это уже?

Может прекратим это уже? Если бы не самообладание, Эссте бы истерически рассмеялась. Он просит ее сжалиться? Его голос был таким же ледяным; битва все еще продолжалась; но он просит ее закончить. При этом Эссте почувствовала, что какого-то прогресса она достигла. Нет, не так. Это не она достигла прогресса. Это он достиг. И в этом было знамение, что кошмар, возможно, и закончится.

Этой ночью ей спалось чуточку лучше.

Утром в компьютере ее ожидало сообщение. Рикторс Ашен прислал полное сожалений известие, что император отменил некоторые свои распоряжения, так что он сможет прибыть на Тью на неделю раньше намеченного срока. При этом император дает подробные разъяснения. Певческий Дом пообещал ему Певчую Птицу. Певчая Птица нужна ему прямо сейчас. Если Певчая Птица не прибудет немедленно с Рикторсом Ашеном, Майкел будет знать, что Певческий Дом не собирается выполнять обещания, данные Песенным Мастером Ннивом.

На неделю раньше. Осталось три дня.

Эссте позавтракала с Анссетом, все так же — без слова, рассуждая про себя, есть ли какая-нибудь надежда, чтобы покончить со всем еще сегодня.

Когда Анссет уселся посреди комнаты, чтобы начать убивать наставницу своей песней, та застыла над компьютером. Но сегодня он ее не убил. Сегодня мальчик бесцельно бродил по комнате, стучал по камням, садился и тут же вскакивал с места, дергал двери и жалюзи. Как и обычно, он что-то мычал под нос, только это мычание ничего не выражало, в нем был лишь признак нетерпения, а за нетерпением можно было заметить даже страх, но сегодня Анссет уже не пытался манипулировать ею своим голосом. Поначалу она была рада этому, но потом, нагоняя дела, скопившиеся и не сделанные за целых три дня, она вновь начала беспокоиться за Анссета. Сейчас, когда мальчик дал ей отдохнуть от ее собственных страхов, она могла побеспокоиться и о нем.

На его лице появились признаки напряженности. Глаза уже не были пустыми. Они метались из стороны в сторону, но не могли долго задержаться на каком-либо одном предмете. И еще, время от времени, он бил себя по щекам. Его Самообладание было сломлено. Но почему сейчас? Что с ним случилось?

Я должна наблюдать за ним, очень внимательно. Я играю с огнем, на самой грани уничтожения Анссета, и мне нужно знать тот момент, когда смогу заговорить с мальчиком. И при этом он не должен впасть в отчаяние.

Три дня.

После обеда бессмысленное гудение Анссета перешло в речь. Поначалу Эссте с трудом слышала мальчика, ей в голову не приходило, что он с ней говорит. Но вскоре слова сделались более понятными, и она отметила, что голос его полностью заполняет Высокий Зал без повышения громкости. Анссет все еще контролировал свой голос; он что-то выражал, только вот что он хотел им выразить…

— Пожалуйста пожалуйста пожалуйста, — выговаривал этот тщательно контролируемый даже в мелочах голос, — пожалуйста пожалуйста пожалуйста Мне уже хватит