Эта мысль заставила ее содрогнуться. Нет, не таким образом. Я не покину Певческий Дом не таким путем. Уход из Певческого Дома не должен стать концом моей жизни.
Но она не верила в это. И поэтому, не веря, она охватила камень, не желая его даже отпускать.
В комнате было холодно. Это, из-за чего застыли неподвижные руки и ноги, а также завывания ветра, бушующего за окном, на крышах, и в комнате, вновь породили в девушке страх. Ей казалось, будто кто-то следит за ней.
Она обернулась. Никого не было. Одни только кучи одежды и книг, каменные скамьи, и еще нога, торчащая из под кучи тряпья, нога была синяя; девушка подошла к ней и открыла, что эта куча тряпок была бесформенным, невероятно исхудавшим телом Ннива, уже мертвого, замороженного бушующим за окном зимним ветром. Глаза старика были открыты, он как бы уставился на находящийся перед лицом камень. На глаза Киа-Киа навернулись слезы, но она наклонилась и потрясла тело, как бы желая его разбудить. То, что осталось от Ннива, перекатилось на спину, но рука повисла в воздухе, ноги сдвинулись едва-едва, и девушка уже поняла, что Песенный Мастер умер, и что все время, пока она находилась в комнате, он лежал тут мертвый.
Песенный Мастер редко когда умирал в Высоком Зале. Никаких других случаев Киа-Киа вообще не знала. Это Ннив окончательно распорядился ее судьбой. Это он объявил ее Глухой и решил, что она покинет Певческий Дом без песен. В самой глубине сердца девушка ненавидела его, хотя разговаривала с ним всего лишь пару раз с тех пор, как ей исполнилось восемь лет. Но сейчас же она испытывала лишь отвращение к мертвому телу, но более всего ей не нравилось, как старик умер. Неужели в комнате всегда было так холодно? Как вообще он так долго жил! А может это было в правилах, чтобы повелитель Дома жил в такой бедности и запущенности?
Если этот изнуренный, замороженный труп был вершиной того, что мог выдать из себя Певческий Дом: то Киа-Киа не была в восторге от этого. Губы на мертвом лице были полураскрыты, и оттуда высунулся синий, страшный язык. А ведь этот язык, подумалось девушке, когда-то был частью песни. Утверждали, что это была самая искусная песня в галактике, если не во всей Вселенной. Но что же заставляло песню существовать, если не гортань, губы, зубы и легкие — сейчас задубевшие и холодные; если не разум — застывший навеки?
Она сама не могла петь из-за своих губ и зубов, гортани и легких, а еще потому, что ее собственный разум не был столь однонаправлен, как того требовал Певческий Дом. Только разве в этом было дело?
Девушка не испытывала радости оттого, что Ннив умер. Она была достаточно взрослой, чтобы знать, что и она сама когда-то умрет, и даже если перед нею было лет сто жизни, это всего лишь означало, что у нее будет время закончить ее так же случайно и жестоко, как завершилась жизнь Ннива. Киа-Киа не притворялась, будто обладает необычными добродетелями. Нет, в ней имелись небанальные ценности, которых никто, кроме нее самой, не мог распознать. И еще, пришло ей в голову, ошибкой Ннива было то, что он не распознал кто она и что (а может, наоборот, распознал?), и тем самым не
Она оставила мертвеца и спустилась вниз, чтобы отыскать дежурного ремонтника, Слепого, пожилого мужчину по имени Хррей, редко выходящего из своей комнаты.
— Ннив умер, — сообщила ему девушка, размышляя, слышна ли радость в ее голосе (зная одновременно и то, что Хррей, будучи Слепым, не особо прочтет в ней это). Нельзя, чтобы кто-нибудь услышал, что я счастлива, подумала она, Я радуюсь не его смерти, а потому что живу сама.
— Умер? — Невозмутимый Хррей, казалось, удивился самую малость. — Ну, тогда ты должна пойти и сообщить об этом его наследнику.
И Хррей вновь занялся своей ручкой, перекатывая ее взад-вперед по листу бумаги.
— Но, Хррей… — начала Киа-Киа.
— Что «но»,
— Кто наследник Ннива?
— Следующий Песенный Мастер Высокого Зала, — ответил тот. — Естественно.
— Ничего не естественно! Откуда мне знать, кто он? Почему мне нужно гадать, если ты не говоришь?
Хррей поднял голову, на сей раз он был удивлен намного сильнее, чем когда услыхал о смерти Ннива.
— Ты что, не знаешь, как это делается?
— Откуда? Я Глухая. Я так и не вышла из Скрипучек.
— Ну, только не надо так волноваться. Не такой уж это и секрет. Если кто найдет тело, тот будет знать, вот и все. Любой, кто обнаружит, что Песенный Мастер Высокого Зала умер, будет знать.
— И как я узнаю?
— Я для тебя это будет очевидным. Всего лишь пойди и скажи ему или ей, что он или она должны заняться похоронами. Все очень просто. Но действовать ты обязана быстро. Певческий Дом не должен оставаться без кого-либо в Высоком Зале.
И он окончательно вернулся к своему занятию, дав понять Киа-Киа, что та должна уйти и заняться своим делом, и больше его не беспокоить. Девушка вышла и начала бродить по залам. Она думала о том, что через несколько месяцев не будет думать про Певческий Дом, что здесь она самая ненужная личность, как вдруг оказалось, что сейчас на нее возложена обязанность избрания нового лидера Дома. Ну и придурочная системка, думала она. Опять же, из всех присутствующих такое гнилое везение выпало именно мне!
Только это вовсе не было гнилым везением; когда она бродила по выстывшим от зимнего холода каменным коридорам, она вдруг поняла, что в высокий Зал никто непрошенным не приходил, за исключением обслуги и ремонтников, а все они были Глухие и Слепые, те, кто никогда не входил в высшую иерархию певческого народа. Они не могли петь, они не могли учить — потому-то они и могли наткнуться на мертвеца и, не входя в элиту, честно выбрать того, кто несомненно сможет быть Песенным Мастером Высокого Зала.
Кто же?
Она направилась в Общие Комнаты и поглядела на учителей, шедших в классы; ей стало ясно, что она не может вот так, неожиданно, вознести простого учителя выше его нынешнего положения; конечно, было искушение сотворить какую-нибудь причуду, отомстить Певческому Дому, поставив во главе его человека некомпетентного, только это будет жестоко по отношению к так называемому некомпетентному, а ей не хотелось бы уничтожить кого-либо таким вот образом. Киа-Киа была достаточно умной девушкой, чтобы знать, как это жестоко возвысить кого-то сверх его возможностей, равно как и силой удерживать его ниже необходимого положения. Ей не хотелось становиться причиной такого рода беды.
Но вот Песенные Мастера — по логике, самая подходящая группа, в которой можно было выбирать — она не знала никого из них, разве что по репутации. Онн, одаренный преподаватель и певец, но его всегда просили лишь проконсультировать, потому что сам он не мог жить по твердо установленному графику, встречаться с неприятными ему людьми и, самое главное, принимать решения. Лучше всего, когда он только давал советы. Нет, Онн не был тем, от кого можно было бы ожидать занятия столь высокого поста, хотя он и был самым приятным. А вот Чуффуин был старым, слишком старым. Он не надолго пережил бы Ннива.
И действительно, как Хррей и сказал, выбор был очевиден. Но ни один ей не подходил. Эссте, которая была холодна со всеми, за исключением маленького мальчика, которого она готовила в качестве Певчей Птицы для Майкела. Эссте, которая спустилась в Общие Комнаты и унизилась до того, чтобы стать учителем, в то время как была распорядителем половины Певческого Дома, и все ради мальчишки. Никто еще не жертвовал для меня стольким, горько подумала Киа-Киа. Но Эссте была величайшей певицей, единственной, кто мог зажечь огонь в сердце каждого обитателя Певческого Дома — или же пригасить такой огонь, если бы ей того захотелось. К тому же, Эссте была выше всей ревности и соперничества, что были вечными болезнями Дома. На своем посту Эссте была выше всего этого, а теперь она возвысится еще больше.
Киа-Киа остановила мастера (тот был крайне удивлен тем, что Глухая прерывает его мысли) и спросила, где можно найти Эссте.
— С Анссетом. С мальчиком.
