Эссте не пыталась его переубеждать. Она лишь надеялась на то, что перед отъездом сможет увидеть в нем перемену.
Конечно же, изменения в нем она видела. Анссет всегда был мягче Рикторса, потому страдание, которое выжгло в нем всяческую ненависть, не лишило его личности.
Очень часто он бывал веселым и игрался с Эфраимом, словно с младшим братом, идеально подражая его детскому способу разговаривать.
— Мне кажется, словно у меня двое детей, — со смехом заявила однажды Киарен.
— Один из них подрастет скорее, чем другой, — предсказала Эссте, и она была права. Уже через несколько месяцев Анссет начал интересоваться государственными делами. Он был из тех немногих обитателей дворца, которые пребывали в непосредственной близости и Майкела, и Рикторса. Он знал многих людей, которых не знали Киарен и мажордом. Более того, значительно лучше, чем даже Эссте, он понимал, что люди желали высказать, что они на самом деле думали, чего на самом деле хотели, и он умел отвечать им таким образом, что те уходили довольными. Он использовал остатки песни, которые сделали его хорошим управляющим Землей. Теперь, в отсутствии императора, когда Эссте все сильнее отодвигалась от проблем управления, Анссет начал перенимать общественные функции; он встречался с людьми, которых не следовало допускать к Рикторсу, с опасными людьми, с которыми Киарен с мажордомом не могли справиться.
И это действовало. Киарен с мажордомом остались практически неизвестными во всей империи, зато Анссет завоевал славу, способную сравниться со славой Майкела и Рикторса. И хотя никто уже не слышал, чтобы он пел во дворце, как раньше, его все так же называли Певчей Птицей, Соловьем, и люди его любили.
Только он не был по-настоящему счастливым, несмотря на смех и тяжелый труд. В день отъезда, Эссте отвела его в сторону, чтобы поговорить.
— Мать Эссте, позволь мне ехать с тобой, — попросил Анссет.
— Нет, — ответила та.
— Мать Эссте, — повторил он, — разве не задержался я на Земле достаточно долго? Мне девятнадцать лет. Я должен был вернуться домой еще четыре года назад.
— Четыре года назад ты мог вернуться домой, Анссет, но сейчас не можешь.
Парень прижал лицо к ее рукам.
— Мама, я нашел тебя буквально за несколько дней перед выездом из Певческого Дома. Лишь сейчас я провел с тобой целый год. Не покидай меня снова.
Эссте вздохнула, и в этом вздохе прозвучала песня любви и печали, Которую Анссет услышал и понял, но не принял.
— Я не хочу печали. Хочу вернуться домой.
— И что бы ты там делал, Анссет?
Об этом он не подумал, хотя, где-то в самой глубине души и знал, что правда будет болезненной, а в последнее время он старался избегать боли.
Что бы он там делал? Петь он не мог, следовательно, не мог и учить. Он правил всем светом и помогал управлять империей — удовлетворился бы он ролью Слепца, ведущего мелкие дела Певческого Дома? Там он был бы бесполезным, и, вдобавок ко всему, ему неустанно пришлось бы вспоминать все, что утратил. Поскольку в Певческом Доме нельзя было избежать песни; дети пели в коридорах, музыка вытекала из окон на двор, шептала в стенах и деликатно вибрировала в камнях под ногами.
Анссет страдал бы даже сильнее, чем Киарен, ведь она, по крайней мере, никогда не пела, то есть, и не осознавала, чего ей не хватает. Для немого лучше жить среди других немых, где никогда он уже не станет тосковать по утраченному голосу, и где никто не заметит его молчания.
— Я бы ничего не делал, — ответил Анссет. — Только любил бы тебя.
— Я это запомню, — сказала Эссте. — Всем своим сердцем.
Песенный Мастер крепко обняла Анссета и снова заплакала, потому что они расставались — при нем ей не нужно было сохранять Самообладание.
— Прежде, чем я уеду, хочу, чтобы ты кое-что для меня сделал.
— Что только пожелаешь.
— Я хочу, — сказала Эссте, — чтобы ты пошел вместе со мной проведать Рикторса.
Лицо Анссета застыло, он отрицательно качнул головой.
— Анссет, он уже другой человек.
— Тем более, я не обязан его видеть.
— Анссет, — сурово произнесла Эссте, а тот ее слушал. — Анссет, в тебе имеются места, которых я не могу излечить, и есть такие места в Рикторсе, которых я тоже не могу излечить. Его ранила твоя песня; тебя оскорбило его вмешательство в твою жизнь. Тебе не кажется, что ты сможешь вылечить то, чего не могу я?
Анссет молчал.
— Анссет, — повторила Эссте тоном приказа. — Ты же знаешь, что до сих пор любишь его.
— Нет, — возразил юноша.
— Анссет, ты никогда не любил наполовину. Ты давал без ограничений и принимал без каких-либо условий, и ты не мог все это отбросить лишь потому, что это доставило тебе боль.
И она медленно повела юношу в покои Рикторса. Тот стоял у окна и глядел наружу, как давно уже стало для него привычным. Он высматривал птиц, садящихся на лужайки.
Прошло несколько минут, прежде чем он обернулся. Вначале увидел только Эссте и улыбнулся. Затем увидел Анссета и нахмурился.
Несколько минут они молча глядели друг на друга. Оба ожидали возврата страшных эмоций, но те не вернулись. Остались только печаль и жалость, воспоминания о дружбе и боли, но сама боль исчезла, а угрызения совести как-то затерлись. Анссет с изумлением открыл, что практически не испытывает ненависти, потому подошел поближе к Рикторсу, а тот подошел к парню.
В висящем между ними молчании, глаза Рикторса, казалось, говорили то же самое.
— Привет, — заговорил Анссет.
— Привет, — ответил ему Рикторс.
Больше ничего они и не говорили, ведь нечего и не было сказать. Но когда Эссте вышла из комнаты, мужчины вместе стояли у окна и глядели на охотящихся ястребов, выкрикивая предостережения птицам, которые отчаянно пытались сохранить свою жизнь.
4
Рикторс умер тремя годами позднее, весной. В своем завещании он просил, чтобы империя признала Анссета его наследником. Это казалось естественным, ведь детей у Рикторса не было, а с Анссетом его объединяла легендарная любовь. Таким вот образом Анссет получил корону и правил в течение шестидесяти лет, пока ему не исполнилось восемьдесят, всегда с помощью Киарен и мажордома; в личной жизни они все считали себя равными, хотя корону носил Анссет.
Их любили той любовью, которую никогда не смогли обрести Майкел и Рикторс, у которых было множество врагов. Постепенно, рассказы об Анссете, Майкеле, Рикторсе, Киарен и мажордоме расходились все шире; они превратились в миф, в котором люди находили опору, поскольку он был правдивым. Эту историю рассказывали не на публичных собраниях, где восхваление повелителей империи было частью политики, но в частных домах, где взрослые удивлялись страданиям великих людей, а всякий ребенок мечтал сделаться Певчей Птицей, любимой всеми, и в один прекрасный день занять в качестве императора золотой трон в Сасквеханне.
Эти легенды развлекали Анссета, поскольку их так раздували во время устных пересказов, и они
