забрался наверх и увидел озеро.
Время не коснулось этого места. Если деревья и стали старше, Анссет этого не заметил. Если вода и поменяла цвет, Анссет не помнил, как она выглядела ранее. Птицы все так же планировали над водой и ныряли в поисках рыбы; ветер все так же наигрывал свою ненадоедливую мелодию на листьях и иголках деревьев.
Я стар, подумал Анссет, лежа у воды. Далекое прошлое я помню намного лучше, чем помню вчерашний день. Это было потому, что когда всякий раз он закрывал глаза, видел Эссте рядом с собой, слышал ее голос. Здесь, в одиночестве, он отбросил всякое Самообладание и позволил течь слезам памяти; жаркое солнце высушивало эти слезинки, собиравшиеся в уголках глаз. Но плач, даже длительный, успокоения не приносил.
Поэтому, Анссет запел.
После столь длительного молчания голос его звучал жалко. Любой Скрипучка спел бы лучше. Годы вытворяли штучки с тональностью, модуляции практически не существовало.
Всего лишь суровый тембр старческого голоса, которым слишком злоупотребляли в молодости.
Раньше Анссет мог петь с птицами и обогащать их песни. Сейчас же птицы замолкли, когда он запел; они посчитали его чужаком.
И тогда Анссет заплакал; слезы лились из самой глубины души, и он поклялся себе, что больше никогда уже он столь не унизится.
Только слишком уж долго обходился он без песни во дворце и Певческом Доме. Много лет он не пел, чтобы другие не услышали его пустоты, его поражения. Здесь, глубоко в лесу, никого не было, и даже если бы он запел плохо, этого никто бы не услышал. Поэтому, еще в тот же самый день, когда он дал себе клятву, Анссет нарушил ее и вновь запел. Лучше не стало, но он почувствовал себя свободнее.
Если у меня только такой голос, подумал он, какой-никакой, но это голос.
Никто другой больше не услышит его пения, в этом Анссет был уверен. Зато он услышит сам себя и с песней выплеснет все то, что так долго подавлял в себе. Песня была уродливой, она не звучала так, как он того хотел, зато свое задание исполнила. Она опорожнила его переполненное нутро, и в этих хриплых звуках он даже нашел какое-то утешение.
В течение первого отпуска Анссет узнал Долину Песен так, как мало кто ее знал, ведь никто не приезжал сюда ради удовольствия, без надзора. Но Долина пробуждала слишком много воспоминаний, и была она слишком одинокой — Анссет любил одиночество, но сам долго выдержать не мог.
Во время второго отпуска он посетил одно из трех убежищ Певческого Дома.
Он не мог посетить места, называемого Уединением, на берегу крупнейшего озера планеты, поскольку туда приезжали учителя и мастера из Певческого Дома, когда они нуждались в покое для собственной работы. Там он был бы обязан выполнять обет молчания.
Зато два остальных были для него открыты.
Далеко к югу располагалась Сторожевая Башня, остров из песка и камня, омываемый волнами мелкого моря. Это место отличалось грозной красотой, а каменный город Сторожевая Башня, возведенный на северном мысу, представлял собой место отдыха, островок зелени среди бесплодных пустошей. Раньше Сторожевая Башня была крепостью, еще в те времена, когда Певческий Дом был небольшим поселением, а весь мир сотрясала война. Теперь сюда уходили проигравшие.
Каждый год сотни певцов выезжали из Певческого Дома, чтобы служить другим людям до пятнадцатого года жизни. Лишь несколько из них в течение десятилетия становилось Певчими Птицами, но и обычных певцов ценили очень высоко, и всех их с охотой приветствовали в Доме после возвращения.
Некоторые певцы так хорошо адаптировались к новому миру, что не желали возвращаться домой. Высланный за ними искатель пытался уговаривать их несколько дней, но если уговоры не действовали, принуждения не применяли. Певческий Дом платил за образование таких певцов до того, как им исполнялось двадцать два года, как и в случае с Глухими.
Некоторые певцы возвращались в Певческий дом и быстро находили радость в обучении, достигали успехов в качестве учителей и оставались в Певческом Доме до конца жизни, за исключением выездов в Уединение. Через какое-то время, если их мастерство оставалось на уровне, они становились Печенными Мастерами и управляли Певческим Домом.
Но бывали и другие случаи. Не все, кто возвращался на Тью, годились в учителя, так что нужно было найти для них место. И не все певцы выдерживали до конца контракта. Кто-то из них не мог вынести внешнего мира, им требовались знакомые каменные стены, обособление, строгие правила и рутинные действия. Некоторые даже сходили с ума. «Цена музыки», говорили в таких случаях управляющие Певческого Дома и заботливо ухаживали за теми, кто заплатил наивысшую цену: получали голос, но теряли разум.
Именно такие люди и приезжали на Сторожевую Башню, и Анссет мог с ними разговаривать, поскольку те никогда уже не возвращались в Дом.
Море между Пустыней Прищурь-Глаз и островом Сторожевая Башня было мелким, редко где больше двух метров глубиной, в нем было полно движущихся мелей, так что его чуть ли не можно было пройти пешком, если бы не палящее солнце и ненадежное дно. По этой причине, путешествие осуществлялось на неудобной плоскодонной барке, под защитой балдахина. Вез Анссета молодой Глухой, который проводил здесь три месяца в году, обслуживая паром.
Глухой болтал без умолку — гости редко случались здесь — и в его голосе Анссет слышал покой этого места. Хотя суша была пустынной, а вода мелкой, здесь существовала жизнь. Рыбы лениво шевелились в воде. Птицы вылавливали их и съедали в воздухе. Громадные насекомые прогуливались по воде или жили сразу под ее поверхностью, засасывая воздух сверху.
— Здесь концентрируется вся жизнь, — сказал парень. — Рыбы не могут жить под водой без насекомых, которые живут на поверхностью или сразу под ней. Птицы не могут жить, не вылавливая рыбу. А насекомые поедают растения, развивающиеся на поверхности. Вся жизнь здесь существует, благодаря тому тонкому слою воды, которая соединяется с воздухом.
Парень многому научился. У него не было голоса, зато у него имелся понятливый ум и сердце, и здесь он нашел местечко для себя. Если он не мог жить в воде, мог жить в воздухе.
Он даже сказал:
— А знаешь, Певческий Дом не может жить без того, чтобы не высылать певцов во внешний мир.
— А внешний мир, все внешние миры, по-видимому, не могут по-настоящему жить без Певческого Дома, — ответил ему на это Анссет.
Парень фыркнул смехом.
— Ох, мне кажется, что музыка — это всего лишь роскошь, я так считаю. Она прекрасна, но не удовлетворяет никаких потребностей.
Анссет сохранил свои возражения про себя. И даже на мгновение подумал, а не прав ли мальчик.
На Сторожевой Башне проживало всего семь человек, так что для Анссета места хватило.
Трое из них были Слепыми, а четверо были сумасшедшими.
Одна из этих четверых была девушка, которой еще не исполнилось двадцати лет, которая ежедневно спускалась из прохладной башни к морю, где лежала голышом, погрузившись в воду наполовину. Ее тело двигалось вместе с приливом. Когда же срывался ветер, она пела красивую, жалостливую мелодию, которая никогда не повторялась, но всегда казалась неизменной — песнь одиночества, разума, настолько спокойного и на первый взгляд пустого, словно море. Когда ветер прекращался, она тоже умолкала, так что большую часть времени она лежала молча. Девушка ни с кем не разговаривала и, казалось, она не замечает людей, хотя и съедала, что ставили перед ней, и послушно выполняла немногочисленные поручения.
Следующим безумцем был пожилой мужчина, который провел на Сторожевой Башне чуть ли не всю жизнь. Он совершал длинные прогулки по острову и казался абсолютно нормальным.
«Меня вылечили давным-давно», — говорил он, — «но я предпочел остаться здесь». Кожа его была бронзовой от солнца. На берегу он собирал моллюсков, которые составляли важную часть меню островитян. Он по кругу рассказывал одни и те же истории, и если его не перебивали, мог повторять их одному и тому
